– То, что вы говорите, – бред, и я даже не подумаю возражать вам, – сказала миссис Чармонд, изо всех сил пытаясь сохранить приличествующее ее положению достоинство. – Моим оправданием будут мои поступки. В том кругу, о котором вы не имеете понятия, дружба между мужчиной и женщиной вещь обыкновенная, и вам бы с вашим отцом пристало относиться ко мне с большим почтением, а лучше всего совсем оставить меня в покое. Я не хочу вас больше ни видеть, ни слышать, мадам.

Грейс кивнула, миссис Чармонд высокомерно отвернулась, обе пошли в разные стороны, и скоро тени деревьев и сгущающиеся сумерки поглотили их удалявшиеся фигурки.

Возбужденные разговором, они шли по лесу, не замечая направления, петляя между деревьями. Звуки топора давно умолкли в отдалении, их заглушило не только расстояние: в этот вечерний час дровосеки уже вернулись домой.

Грейс шла, не думая, что может заблудиться, а лес становился все гуще, его пересекали теперь только узкие тропы, затененные косматыми ветвями. Она не была в этой самой глухой части с детства и ничего не узнавала кругом: старые деревья, прежде служившие вехами, все были срублены или повалены бурей; кустарник, прежде мелкий и редкий, теперь разросся выше головы. И Грейс скоро поняла, что плутает. Быстро темнело, завывал ветер, ей стало страшно, и она чуть не бегом пошла наугад, сворачивая то вправо, то влево.

Тьма сгущалась, ветер шумел сильнее, а Грейс все еще ничего не узнавала вокруг. Нигде не светился среди деревьев огонек, не слышались голоса, хотя Грейс блуждала в лесу уже более часа и стала уставать. Она сердилась на собственную глупость: ведь если бы не сворачивала, то давно вышла бы к какой-нибудь отдаленной деревушке, а она вместо того все петляла и петляла по лесу, выбиваясь из сил. Неужели придется ночевать в лесу? Мысль эта не на шутку встревожила Грейс.

Не зная, что делать, Грейс остановилась в изнеможении, как вдруг в свисте и завывании ветра ей почудилось шуршание шагов по листьям, более тяжелых, чем шаг кролика или иного лесного обитателя «с трепещущим сердцем». Первым ее чувством был страх, но она тут же решила, что, кто бы ни был этот любитель ночных прогулок, он не обидит ее. А может даже, это кто-нибудь из домашних ищет ее, и Грейс не очень громко крикнула:

– А-у!

На крик ее тотчас кто-то откликнулся, Грейс побежала на голос и скоро между деревьями увидела чей-то смутный силуэт, быстро приближавшийся к ней. Только чуть ли не в объятиях предполагаемого спасителя Грейс узнала по фигуре и белой вуали на шляпке ту, с которой недавно рассталась: это была миссис Чармонд.

– Я заблудилась! – воскликнула она. – О, это вы? Я так рада встретить здесь хоть кого-нибудь! С той минуты, как мы расстались, я хожу и хожу по лесу и уже умираю от усталости и страха.

– Я тоже, – сказала Грейс. – Что же мы… что же нам теперь делать?

– А вы не бросите меня здесь? – спросила испуганно миссис Чармонд.

– Конечно нет. Вы очень устали?

– Очень, совсем из сил выбилась. И ноги у меня все исцарапаны.

Грейс подумала немного, потом сказала:

– Пожалуй, самое лучшее – отдохнуть с полчаса. Давайте сядем под каким-нибудь деревом, земля ведь совсем сухая. А потом опять пойдем. Если мы не будем сворачивать, то обязательно выйдем на какую-нибудь дорогу, так и доберемся к утру до жилья.

Отыскав большой куст, надежно защищавший от ветра, они устроили подобие гнездышка в сухих прошлогодних зарослях папоротника и сели отдыхать, стараясь держаться на расстоянии друг от друга.

Разгоряченные быстрой ходьбой, они не сразу почувствовали холод мартовской ночи. Первой стала ежиться Грейс, которая, по причине легкомыслия, свойственного здоровой юности, была одета совсем легко, по-весеннему, тогда как миссис Чармонд еще не рассталась с зимней меховой накидкой. Но, посидев без движения, и она стала зябнуть не меньше Грейс. Обе чувствовали, как холод просачивается к ним сквозь листья, которые касались плеч и спины. Скоро стал слышен шорох дождя по листьям, но у них в убежище пока было сухо.

– Если мы прижмемся друг к дружке, – сказала миссис Чармонд, – нам будет теплее… но, – прибавила она неуверенно, – вы ведь ни за что на свете не сядете рядом со мной?

– Почему?

– Потому что… вы знаете почему.

– Конечно, сяду. Я ведь не чувствую к вам неприязни.

Миссис Чармонд и Грейс сели поближе, и в этой кромешной тьме, усталые и несчастные, сделали то, чего бы в других обстоятельствах не сделали никогда, – обнявшись, крепко прижались друг к другу. Теплый мех накидки миссис Чармонд грел замерзшее лицо Грейс. Они сидели так тесно, что каждая чувствовала дыхание другой, а над их головами раскачивались черные деревья и пели заунывную похоронную песню.

Прошло несколько томительных минут, и миссис Чармонд прошептала, тяжело вздохнув:

– Ах, я так несчастна!

– Просто вам страшно, – сказала Грейс. – Но бояться нечего. Я очень хорошо знаю этот лес.

– Я боюсь не леса, мне страшно совсем по другой причине.

Миссис Чармонд все теснее прижималась к Грейс, и скоро ее щека коснулась холодной щеки соперницы. Грейс слышала, как дыхание ее становится все чаще, прерывистей, точно она была не в силах больше бороться с нахлынувшими чувствами.

– Когда мы расстались, – продолжала Фелис, – я стала жалеть о том, что была неискренна с вами. Я должна была рассказать вам все. Должна, – прошептала она срывающимся голосом.

Для этой экзальтированной женщины высшим удовольствием было отдаться на волю чувств; именно поэтому она позволила себе увлечься Фитцпирсом, поэтому готова была сейчас, предвкушая сладостную боль признания, открыть сердце его жене.

– Я сказала вам, что могу легко и без страданий отказаться от него, что он был для меня забавой от нечего делать. Это неправда: я говорила это, чтобы обмануть вас! Я могу отказаться от него только ценой величайших страданий, но самое ужасное заключается в том, что, если бы и хотела расстаться с ним, я бы по собственной воле не смогла этого сделать.

– Почему? Потому что вы так сильно любите его?

Фелис Чармонд молча кивнула.

– Я знаю, что была права! – с чувством воскликнула Грейс и прибавила немного погодя нравоучительным тоном: – Но это не должно быть препятствием! Боритесь, и одержите над собой победу.

– Ах, вы так наивны, так наивны! – проговорила Фелис. – Вы думаете, что если сумели разгадать под маской равнодушия мое истинное к нему отношение, то способны постигнуть и