Рецензия Кардуса вышла в понедельник под заглавием: «Новая звезда на Западе». Такой панегирик бывает раз в сто лет, и потом его вечно цитируют в антологиях. Кардус, весь день томившийся по хитросплетениям музыки, пока счет в матче продвигался с унылой неспешностью на тридцать ранов в час, явно был сражен Довидлом. Он превозносил его певучий тон, блеск виртуозных пассажей, свободную повадку, сухощавую красоту —
«сочетание, если мне будет позволено смешать такой метафорический коктейль, раненого Адониса и молодого Дональда Брэдмана[15] в его первом тестовом матче Англия-Австралия. Добавьте к этому глаза Франца Месмера и выразительность Лоуренса Оливье в какой-нибудь из его классических ролей — сухую и бесконечно умудренную, — и то, что мы увидели и услышали в неразукрашенном исполнении Баха, было рождением кометы: самого совершенного молодого артиста, какого мне доводилось видеть на английской сцене — да и любой другой, если на то пошло. Единственное, что меня беспокоит, — сможет ли вместить наша маленькая галактика это расцветающее великолепие».
Тем утром телефоны будто сорвались с цепи. Критики добивались интервью, оркестры — концертов с ним. Мортимер Симмондс с неизменной любезностью всем отказывал. «Мальчик не вполне готов», — отвечал он, и его мягкое упорство — как и было задумано — только удваивало спрос. Котел закипал.
В январе 1951 года, когда правительство обнародовало планы Фестиваля Британии, в «Бридже», органе, посвященном скрипичному делу, появился материал на трех страницах. «Рапопорт — прямой наследник?» — статья представляла «родившегося в Польше вундеркинда, который дебютирует в Лондоне накануне своего двадцать первого дня рождения, важной вехи в жизни каждого молодого человека. Отмечалось, что „некоторые сравнивают расплавленный янтарь его тона с крейслеровской яркостью…“» (можете догадаться, кто подсказал это сравнение безымянному журналисту).
«Недавнее завершение исполнительской карьеры в возрасте семидесяти четырех лет после черепной травмы в результате дорожного происшествия [продолжал автор] осиротило любителей скрипичной музыки. Несравненный Яша Хейфец вызывает изумление и восхищение, не зажигая нас любовью, безупречному Иеѓуди Менухину мы поклоняемся издали. Блистательных Натана Мильштейна, Мишу Эльмана и других представителей русско-американской диаспоры нам отпускали крайне скупо после войны. Мисс Гендель великолепна, но она еще, в сущности, девочка.
В вестибюле Уигмор-Холла слышишь сетования: „Как хотелось бы нового Крейслера, артиста, который может и сердце порадовать, и подмигнуть шаловливо, артиста неповторимой индивидуальности. Или таких больше не выводят?“
В самом ли деле? Больше десяти лет прошло с тех пор, как Англия в последний раз слышала Крейслера, и то, что осталось в ушах, — ностальгический туман. Так всегда с живыми легендами: мы прощаем им огрехи поздних лет и помним их такими, какими слышали их в расцвете. Крейслер великолепный — фигура далекого прошлого. Мы стали ждать нового Крейслера задолго до того, как прежний покинул сцену.
Но сегодня забрезжила надежда на будущего наследника. Для тех, кто склонен видеть в таких вещах знамение, его дебютный концерт в Роял-Альберт-Холле 3 мая произойдет через тридцать лет без одного дня после триумфального возвращения Короля Крейслера в Лондон, еще не оправившийся от мировой войны. В тот вечер чарующие звуки струнного инструмента заставили забыть на время о мучительной смертельной битве и людских потерях. Есть основания думать, что предстоящее 3 мая подарит нам такой же вечер.
Исходя из того, что я слышал на выступлениях талантливого скрипача в провинции — на концертах в Бейзингстоуке, Гилфорде и Пуле, умело организованных мистером Симмондсом, могу засвидетельствовать, что исполнения такой счастливой проникновенности, технического совершенства, жизнерадостности мы не слышали с тех пор, как великий Франц излился на нас, точно сливки на кофе, и навсегда изменил наш внутренний состав. У юного мистера Рапопорта собственный особый звук и стиль ему под стать — в котором и задор, и завороженность. Прежде чем закончится нынешний сезон, он, надо думать, шагнет дальше и выше Бейзингстоука, Гилфорда и Пула; пределом ему только небо. Его подход к Баху хотя еще вселяет опаску, подобен свернувшейся на солнце перед броском кобре — красота, способная ужалить без предупреждения. В частности, си-минорную сонату он сыграл…»
Дальше можно было не читать. Критическая оценка перетекла в чистую гиперболу, перлы, просившиеся в цитаты, так и сыпались. Экземпляр статьи «с уважением от м-ра Мортимера Симмондса» был отправлен почтой Уильяму Хики, ведущему светскую хронику в массовой «Дейли экспресс». Два дня спустя там появился заголовок: «Юный лондонец может стать новым Крейслером, — говорят знатоки». Миллионы людей, никогда не входивших в концертный зал, Крейслера знали из радиопередач — артист на века. Когда «Экспресс» представила нового Крейслера, это было примерно то же, как если бы «Монд» открыла наследника Родена.
Интерес у публики разожгли, и от журналистов не стало отбоя. Отец регулировал кампанию с мастерским хладнокровием, но и он иногда не справлялся со стихией, и это ложилось бременем на Довидла.
— Мортимер, ты перегружаешь мальчика, — выговаривала ему мать за завтраком. — Эти дотошные интервью, бесконечные концерты в спальных городишках и ежедневные упражнения — они сказываются на его здоровье. Посмотри — он бледный, под глазами синяки, аппетита нет. Не удивлюсь, если у него и бессонница. Дэвид, сколько ты спал сегодня ночью?
— Не меньше четырех часов, миссис Симмондс, — прошамкал он с полным ртом и подмигнул мне поверх голубой чашки.
— Видишь, Мортимер? — воскликнула умело заведенная миссис Симмондс. — Ты доведешь мальчика до нервного расстройства.
— Дорогая моя Вайолет, — сказал отец, разравнивая джем на поджаренном черном хлебе, — можешь не сомневаться: интересы Дэвида для меня на первом месте. Как и ты, я состою с ним в отношениях in loco parentis[16] и всячески позабочусь о том, чтобы он не перетрудился. Но ты должна помнить, Вайолет, что он артист, а я его импресарио. Я употребил весь свой опыт и все возможности для его блага и счастлив сказать, что он внимательно прислушивается к моим советам — при этом, сколько я слышал, находит время и для развлечений. Мисс Уинтер сказала мне, что в начале недели видела его в очереди перед кинотеатром «Эвримен» с «развитой», как она выразилась, молодой дамой.
Довидл самодовольно усмехнулся и успокоил мою маму:
— Подруга из колледжа, абсолютно респектабельная семья.
— Вот видишь, — продолжал отец, — это уже не домашняя проблема. Речь идет о деле. Мальчик в хороших руках и скоро станет мужчиной. А мужчина должен делать то, что ему говорит его импресарио. Дэвид, можно напомнить тебе, что завтра утром у тебя фотосессия? Будь готов к девяти тридцати. Пожалуйста, темный костюм, белая рубашка. Вайолет, проследишь, чтобы было выглажено?
Результаты этой съемки появились на четвертой и пятой полосах «Ньюз кроникл» под заголовком: «Играть на струнах сердца». С дерзко распахнутым воротом ослепительно белой рубашки Эли Рапопорт сидел на подлокотнике скамьи в парке и смотрел на склон Хампстедской пустоши, с каждым днем врастая в свой новый публичный образ и удаляясь от Довидла, которого я знал.
В марте отец сообщил газете «Таймс», что, кроме Баха, Эли Рапопорт впервые исполнит «Концерт мира» современного, но мелодичного композитора Владимира Кузнецова. Новая музыка — обычно кассовый провал, но Владимира Кузнецова Лоуренс Оливье предпочел слабеющему Уильяму Уолтону для предполагаемой экранизации «Потерянного рая», и интерес к Рапопорту настолько вырос, что его дебют растянулся на целую неделю концертов в Роял-Альберт-Холле. В последний день марта я был послан наклеивать ленты «Только возвращаемые билеты» на громадные афиши и старался избегать спокойного взгляда глубоко посаженных глаз Довидла, гипнотизировавших кенсингтонских прохожих.
