А жизни и времени, в котором живут люди, до этого, похоже, мало дела…

Вот и подошло к концу воспоминание…

Воспоминания живут в нас до последнего вздоха. Собственно, мы сами наполовину состоим из них…

…Я уже довольно долго держал в руках картину, на которой был изображен переулок у Покровских Ворот, где прошло мое детство.

Закипающие слезами глаза видели изображенные моей рукой осенний дождь, молодую женщину и мальчика, протягивающего к ней тонкие свои руки и открывающего бледный детский рот, и еще какие-то смутные тени неизвестных людей, теряющиеся в вечерней полумгле улицы.

Фигуры людей, которые когда-то с такой любовью и таким тщанием были мною выписаны, застыли неподвижно, скованные рамкой картины и ограниченные возможностями создателя.

Я напряженно всматривался в покрытое мазками полотно, надеясь уловить в нем хотя бы малейшее движение. Но нет! Все напрасно… Движения не было! И быть не могло…

Стоячая вода, омут.

И тогда я мелом начертил на картине крест…

И тут картина стала стремительно увеличиваться в размерах и скоро заполнила все пространство передо мной, закрыв собой и изумрудную поляну, и кустарник, и страшное солнце над головой. Некая сила мягко, но неотвратимо толкнула меня в спину, я встал, сделал шаг и, преодолев прозрачную податливую стену, очутился рядом с женщиной.

Обрушились, спали с сердца, растаяли, как весенний снег, прожитые годы… Память освобождалась от тревог, печали, боли, неуверенности, сомнений, грехов и страха…

Тело стало легким, почти невесомым, как дуновение внезапного ветра.

На своих плечах и голове я ощутил леденящие струи воды, падавшие на меня с бесстрастной, холодной высоты.

Я услышал звуки мокрой от дождя московской улицы: придушенные ливнем гудки автомашин и утробные шумы водосточных труб, которые, сливаясь с шипением автомобильных шин по мостовой, глушили бормочущие голоса прохожих.

Своей слабенькой, вдруг занывшей от непонятной тоски грудью я вдохнул неповторимые запахи городского дождя и, протягивая руки к женщине, выкрикнул что-то отчаянно-беспомощное, детски-жалобное, напоминающее стон умирающего или повизгивание щенка.

Мать крепко взяла меня за руку, и мы быстро пошли по улице.