Но это не было последним, что видел в своей жизни Уильям Моррисон. Последним был животный ужас в глазах Али, пытавшегося спрятаться за спину хозяина, ибо ему, предавшему свой народ, умирать было даже страшнее, чем пришедшему незваным гостем на чужую землю Уильяму.

Ведь жизнь кончается не завтра.

Сегодня.

«Spasibo. Tak i est, ya znau. I esche — veroyatno, u nas v blizhaishie dni uzhe ne budet Interneta. No dazhe esli ya ne viydu na sviaz — znay, chto ya lublu tolko tebia, chto po-nastoyaschemu v etoy zhizhi lubil tolko tebia i poslednyaa moya mysl budet o tebe. Znay eto, pozhaluysta. Do svyazi, lubimaya».

«Вы ответили на это письмо 173 раза».

«Здравствуй, Виталик. Пишу, чтобы поздравить тебя с Новым годом. Хотя у нас он уже пять минут как наступил, а у вас только через два часа наступит. Хочу тебе сказать, что люблю тебя больше всех на свете, и что бы ни случилось, жду твоего письма, как только у тебя появится связь…»

В кроватке заплакал маленький Дима, и Люба встала из-за компьютера, чтобы взять сына на руки.

  «Но как ни жечь,  Хоть всю Москву огнём занять,  Никто уже  Назад не выйдет из огня.  Как паруса,  Раздув полотнища знамён,  На небеса  Ушёл последний батальон…»

Из колонок компьютера лилась негромкая мелодия. Её сын всегда хорошо засыпал под эту проникновенную и трагичную песню Николая Прилепского.

На новостных сайтах подводили итоги года, главным событием в России в один голос называли начавшиеся протесты «за честные выборы», и на экране мельтешили люди без лиц с Болотной и Цукерманштрассе.

Люба хотела написать Виталику о них, о Чужих, но решила этого не делать. Она ему уже писала, что они появились здесь. Пускай сегодняшним числом он прочитает её новогоднее поздравление.

Укачав сына, она заглянула в электронную почту — не ответил ли Виталик.

Но там была тишина. Третий месяц тишина.

Люба села на стул, уронив голову на руки, и стала думать, написать ли всё-таки Виталику сегодня о Чужих и в каких словах это лучше сделать.

«Но ты же живой, я же знаю, что ты живой…»

Но будет ли в России оранжевая революция — этого Люба Нецветова в первую ночь две тысячи двенадцатого года знать не может.

Будущее не предопределено.