Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 107

Теперь, когда Вы уже прочитали львиную долю моего письма, Вам все еще непонятно, при чем тут Московский метрополитен им. В. И. Ленина и как этот объект образцового содержания связан с описанными мною нарушениями социализма. Я поясню Вам это в дальнейшей доле написанного письма.

Когда я читал о Великой Октябрьской Социалистической революции (давно), я понял, что у людей в государстве есть такие объекты стратегического назначения, и что их надо иметь в своих руках, чтобы победить. К этим объектам принадлежит прежде всего и транспортная система, которая из них самый главный. Отсюда мною делается вывод, что Московский метрополитен им. В. И. Ленина есть наш наипервейший объект стратегического назначения, который мы должны удержать в наших руках от недостойных быть членами Коммунистической партии Союза Советских Социалистических Республик. Это именно и вызывает мою большую тревогу в настоящем. Потому что, когда я на народном гулянии познакомился с Игнатьичем и спас его от обморожения конечностей через лес Марьиной рощи, то мы внезапно оказались около станции метро под названием „Калибровская“, которой я, будучи прирожденным москвичом и ветераном социалистического труда Московского метрополитена им. В. И. Ленина, был очень неприятно удивлен, так как этой станции в природе не существует. Она находится между станцией „Белорусская“ (местоположение которой я знаю, как пять пальцев), и станцией „Новослободская“ (которой меня тоже не удивишь), где ее нету, я потом проверял, и ее опять не было. И ее не должно быть, потому что между „Белорусской“ и „Новослободской“ сроду ничего не было, а теперь есть, но не на схеме линий Московского метрополитена им. В. И. Ленина, которую я тоже тщательно проверил в разных местах. Прошу обратить на это серьезное внимание.

Из этого неприглядного факта можно сделать смелый вывод, который я и делаю, что Москва № 2 подбирается к такому объекту стратегического назначения, как Московский метрополитен им. В. И. Ленина. Но если она захватит и поглотит в себе этот объект стратегического назначения, то, значит, мы проиграли нашу великую битву и что недостойные быть членами Коммунистической партии Союза Советских Социалистических Республик отобрали у нас последний наш оплот и ездят по нему под землей, как хотят, в неизвестных нам направлениях. Такое у меня обоснованное подозрение, от чего мне становится больно и обидно, чего и Вам желаю.

Прошу мне как настоящему безупречному коммунисту и ветерану социалистического труда ответить, какие меры были приняты по искоренению всего вышесказанного.

С искренним приветом,

Потапов Владлен Семенович,

коммунист и пенсионер.

Москва (№ 2, по случайному стечению обстоятельств моей жизни),

2 февраля 1989 года.

P.S.

На Вас последняя моя надежда и упование».

34. ГОЛОС УМЕЛ УЛЫБАТЬСЯ

А у фонтана все оказалось по-старому.

Лев остановился здесь внезапно, чтобы рассмотреть капельку воды на запястьи: один брызг.

Кажется, сегодня он пробыл здесь особенно долго – больше часа: кружа и кружа по дорожке вдоль фонтана.

«Спросишь, который час, а я отвечу», – вспомнил он и спросил:

– Который час?

– Полпятого, – ответил дед Антонио.

– Идти пора, – откликнулся Лев, и какой-то задумчивый прохожий, шедший сбоку, отпрянул от Льва как от чумового: слишком громко, небось, Лев откликнулся.

Так все оно и началось – причем тогда началось, когда ничто не могло уже начаться. Ничто не должно было начаться.

«Наверное, я с ума сошел», – обрадовался Лев.

– Да нет, – сказал дед Антонио, – с какой стати?

Страшно, значит, Льву не стало – стало весело.

– Вот и слава Богу, – вздохнул дед Антонио. – Так оно и задумывалось.

А ощущение между тем было самое обычное: не то чтобы «голоса»… – один только голос, и даже не то чтобы голос как таковой, еще проще – мысль.

– И что мне теперь с тобой делать, – спросил Лев, – когда ты в таком вот… варианте?

– Это в каком же таком варианте-то? – поинтересовался дед Антонио. – В очень удобном варианте – для меня, во всяком случае: ни болей, ни болезни! Да и скрывать, что я болен… что я бъл болен, нам с тобой друг от друга больше не надо.

Лев сидел уже за столиком у окна в Макдональдсе, сам точно не зная, как он попал сюда – первый раз в жизни, между прочим: на столе перед ним были яблочный пирожок и чашка чая.

– Я знал, что ты не… что не насовсем ты ушел, – шевелил губами Лев. – Нет, не так: я знал, что это можно отменить. Что тот день, первоедекабрятысячадевятьсотвосемьдесятвосьмого года, можно отменить. То есть, назначить не бывшим. И у меня даже вообще ни одной слезинки не было, я просто сам на себя удивлялся: словно ничего не случилось.

– Ничего и не случилось, – подтвердил дед Антонио, – хоть я, конечно, и ушел. Или – перешел в качественно новое состояние, как ты однажды это назвал – здесь же, у фонтана… Вот и в Первом послании коринфянам сказано: «Не все мы умрем, но все изменимся».

– Так – правильно, – подхватил Лев. – Потому что… как же ты иначе разговариваешь со мной?

– Это ты со мной разговариваешь, – поправил дед Антонио. – И до тех пор, пока ты со мной разговариваешь, я буду рядом.

– Значит, всегда и будешь, деда: я с тобой уже никогда разговаривать не прекращу. Меня, знаешь, что тогда… после первого декабря… особенно сильно угнетало? Что ты вот этого не видишь уже, и вот этого, и вон того… И я тебе пытался рассказать, что все очень быстро меняется, но тебя больше не было.

– Я был, – возразил дед Антонио. – Я всегда был, только ты меня не слышал. Чтобы услышать, надо… надо пережить уже, отменить уже, назначить не бывшим. Я так счастлив, что ты пережил! Меня-то как раз больше всего терзало то, что – ни одной слезы. Ты окаменел просто – докричаться невозможно было. А что касается всего, чего я не видел и не вижу… – так я и сейчас ничего этого не вижу. Мое время прошло, львенок. Так что ты уж… пожалуйста, капли в глаза закапывать не забывай, ладно? А то у нас теперь одна пара глаз – на двоих. Болят глаза-то?

– Да неважно это – отмахнулся Лев. – Ну, болят… немножко. И немножко зрение хуже стало: некоторые точки пространства замутнены, словно там облачко такое висит. Но я закапываю капли, ты не волнуйся… всегда теперь закапываю. А ты чего конкретно не видишь?

– Смешной ты! Как можно рассказать о том, чего я не вижу?

– Ну… – задумался Лев, – ты видишь, например, изменения какие-нибудь?

– Ты бы меня еще спросил, читаю ли я газеты! – Дед Антонио оставался прежним. – Читаю ли газеты, слушаю ли радио, смотрю ли телевизор…

– Ой, телевизор! – опомнился Лев. – Хотя… нет, поздно: Бориса Ратнера мы с тобой уже пропустили.

– Ратнера?

Кажется, дед Антонио действительно был не в курсе. И Лев принялся рассказывать ему о телесеансах, все меньше и меньше удивляясь тому, что они с дедом разговаривают – как в старые времена, как даже до диагноза… той зимой. Это случилось чуть ли не буднично… щелк – и дед Антонио рядом. Фокус-покус.

– Ты великий фокусник, – прервал рассказ о Ратнере Лев. – Только все-таки не великий советский… Советский Союз, похоже, скоро кончится. Наверное, вместе с веком.

– А я ведь знал этот век подростком, – усмехнулся дед Антонио. – И, смотри-ка, ничего хорошего из подростка не получилось. Э-эх, понять бы, что у нас всех впереди. Неужели – Ратнер?

– Полная нищета у нас впереди. Ратнер же тут вообще ни при чем…

– Как же, ни при чем! – откликнулся дед Антонио. – Ратнер-то этой нищеты главный символ и есть. Один из столпов нищеты. Голову на отсечение даю, что теперь ратнеры начнут плодиться как кролики.

Льву не то чтобы не хотелось спорить – ему казалось просто кощунственным тратить самый первый разговор с дедом на спор – неважно о чем. Надо было удержать это чувство праздника: воскресение деда Антонио!

Ему еще предстояло привыкать к новому деду – Лев знал об этом с того самого вечера у фонтана. И знал, что привыкать будет трудно, мучительно, поскольку существовать им теперь придется не только с одной парой глаз на двоих – ох, паршивых уже, надо сказать, глаз! – но и вообще как сиамским близнецам… даже еще теснее: в общем теле. Так, странным образом, сбывалось то, чего Лев однажды маленьким попросил у Бога: Господи, сделай так, чтобы мы с дедом Антонио ни на минуту не разлучались! Вот и настало это время: Лев обращается к деду когда хочет, а дед Антонио в полном его распоряжении. Изменился же дед только в одном: он никогда не начинал разговор сам. Словно теперь ему требовался некий толчок извне – вопрос или просьба Льва, обращенные непосредственно к нему.

Первые дни Лев только и рассказывал деду Антонио обо всем, что случилось за последние – сколько… семнадцать месяцев: выяснилось, что они оказались необыкновенно долгими, а произойти за них успело всего ничего – по крайней мере, со Львом.

Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 107