— Значит, вы утверждаете, что ничего серьезного не произошло? — недоверчиво спросил Питер.

— Совершенно верно.

— Но от шума проснулся весь город.

Инспектор усмехнулся:

— Да, это досадно. Парень‑то, видимо, истерик. Вопил, как будто его режут, стоило к нему пальцем притронуться. Ловкий прием, если вдуматься, ловкий.

— Прием? — Питер пристально вглядывался в лю безное лицо инспектора. Но не уловил в его спокойном взгляде ни тени сомнения или неискренности.

— Разумеется. Они выкидывают самые неожиданные штуки. Хвастливый хулиган, который хотел показать, что не боится полиции. Но, по — моему, он теперь понял, что вчера ночью переборщил и поставил себя в глупое положение. — Инспектор благодушно потер руки, показывая, что разговор окончен. — Ну, вот и вся история. К сожалению, ничего более пикантного я вам предложить не могу. Я ведь знаю, за чем ваша братия охотится. Ну, может быть, в другой раз.

Ошеломленный Питер молча шел за инспектором по коридору. И только когда казармы остались далеко позади, он вдруг понял, что об ИРА не было сказано ни слова.

— А, так вот что он вам сказал! — Школьный учитель был в восторге.

Питер зашел к нему на обратном пути, и они отправились в ближайшую пивную. Это была «Капля росы».

— Да. Я совсем опешил и не нашелся, что ему ответить. Все звучало очень правдоподобно. Может быть, он действительно не лгал.

— Однако это не объясняет его визит ко мне.

— Он был у вас?! — воскликнул Питер.

— Да. Когда я вернулся из школы, в гостиной меня изволили ждать их превосходительство. Он сказал, что много слышал обо мне от моего старшего брата, который работает в управлении здравоохранения, и потому еот решил познакомиться лично. Затем с полнейшим спокойствием заговорил о вчерашнем происшествии и выразил уверенность, что мне, наверно, будет приятно узнать, что все это — недоразумение. Мальчишку как следует отчитали и отослали домой. И мне незачем, ну незачем беспокоиться. Некто Робинс из вспомогательной полиции очень просит извинить его за слова, которые вырвались у него сгоряча и ровно ничего не означали.

— Значит, они все‑таки встревожились… Так что же вы ответили?

— Что я мог ответить? Улыбнулся и сказал, что принимаю извинения Робинса и рад узнать, что с маль чиком все обошлось. Я ведь работаю тут, как и мой брат, на что с такой деликатностью намекнул инспектор. К тому же, — учитель нервно моргнул, и узкие плечи под плащом сгорбились, — поразмыслив, я пришел к выводу, что положение у нас довольно двусмысленное.

— Я вас не понимаю. Разве может цивилизованный человек спокойно смотреть, как кого‑то избивают, и не вступиться?

— Конечно, не может. Но дело ведь не так просто. Этот малый, по — видимому, никаких серьезных увечий не получил, и мы ничего доказать не сумеем и только сыграем им на руку — они объявят нас смутьянами, и дело с концом.

Некоторое время Питер молча пил свое пиво.

— Моя мать рассуждает примерно как вы, — сказал он затем. — Но отец придерживается другого мнения.

— Ваш отец, вы только не обижайтесь, по — своему так же категоричен, как эти оранжисты. Такие речи, может быть, уместны в Дойл Эрине *, но здесь от них, как вы сами знаете, проку мало. Ведь даже если мы добьемся объединенной Ирландии, нам все равно придется жить с ними бок о бок, а потому лучше привыкать уже сейчас. И согласитесь, последнее время полиции в Ольстере приходится нелегко. Будь сейчас двадцатые годы, многим бы здесь не сносить головы.

— Так вы считаете, что мне не стоит дописывать статью?

— Ну, тут могут быть разные соображения. А почему бы вам, прежде чем решить, не повидаться с пареньком? В конце‑то концов, избит был он.

Хозяин «Капли росы» тревожно взглянул на входную дверь:

— Пожалуйста, поторопитесь, господа. Я должен был закрыть полчаса назад.

Они вышли через кухню, а с улицы вошли новые посетители — парни из вспомогательной полиции, которых Питер видел в казармах.

— Всего хорошего, мистер Конканнон, всего хоро

* Дойл Эрин — название ирландского парламента, шего, мистер Дуглас, — сказал им вслед хозяин и поспешил навстречу новым клиентам.

— Должно быть, здесь, — сказал Джеймс Дуглас, заглядывая через плечо шофера. Они свернули с шоссе и уже минут десять тряслись по узкой проселочной дороге. Вначале вокруг были видны признаки жизни, но выше по склону дома исчезли, а потом и деревья, и с обеих сторон потянулись унылые пустоши. Наконец там, где грейдерная дорога сменилась разъезженным грязным проселком, они увидели неказистый домишко, побеленный, с потемневшей от времени соломенной кровлей. Он стоял на пригорке, открытый всем ветрам, от которых его не могла защитить ограда, кое‑как сооруженная из расплющенных железных бочек. У стены дома, почти загораживая вход, стоял старенький гоночный велосипед ярко — красного цвета.

— Точно, — сказал шофер. — Возражений нет?

— Да, вид убогий, — заметил Питер.

— Не жирно живут, — весело объявил шофер, дергая ручной тормоз.

— Мне пойти с тобой? — Отец нерешительно посмотрел на Питера.

Всю дорогу до Черной горы он, довольный, мурлыкал себе под нос, но теперь, увидев этот домишко, вдруг оробел.

— Нет, я пойду один, — коротко ответил Питер.

Такси, очевидно, заметили, еще когда оно пробиралось по проселку, — навстречу им выбежала черно — белая дворняжка, а в одном из двух окошек мелькнуло испуганное женское лицо. Едва Питер вылез из машины, увязнув тонкими ботинками в грязи, как собака сразу кинулась на него.

— На место, Фло, на место! — В дверях появилась женщина лет пятидесяти, в старом красном свитере и рваных мужских башмаках. Она вытирала руки уголком грязного фартука и ждала, что скажет Питер.

— Здесь живет Майкл Фергюсон?

На лице женщины появилось выражение тупого, животного страха.

— Господи помилуй, — пробормотала она, — новая беда. — И, повернувшись к двери, добавила: — Тут он, входите.

После яркого света внутренность лачуги казалась сумрачной, как пещера. В очаге дымно тлела кучка торфа, и тусклые отблески ложились на сгорбленную фигуру старика, который, едва взглянув на непрошеного гостя, отвернулся, заскрипев табуретом. В золе рядом с чайником лежала больная курица — ее голова торчала из красной тряпки, как из кокона. У стены напротив виднелся буфет и рядом с ним кровать, на которой лежал молодой парень. Голова у него была забинтована.

— Встал бы, раз к тебе пришли, — сердито сказала женщина.

Парень с трудом поднялся с постели. Он оказался высоким, неплохо сложенным, широкоплечим. Питер решил, что ему лет двадцать. На нем была короткая куртка из искусственной кожи, со множеством металлических пряжек и молний. Из‑под нее выглядывала рваная рубашка цвета хаки, кое‑как заправленная в ветхие джинсы, которые стягивал кожаный пояс, весь в заклепках и с пряжкой в форме подковы. Этот наряд дополняли яркие носки в красно — синюю полоску и грубые деревенские башмаки.

— Вы из полиции? — Близко посаженные глаза на прыщеватом лице смотрели в сторону, словно парень обращался не к Питеру, а к собаке, которая, повизгивая, вертелась теперь возле него.

Питер начал объяснять. Он нервничал и ловил себя на том, что употребляет слова, которые, судя по растерянности на их лицах, были этим людям непонятны, и потому несколько раз повторил все снова.

— Я хочу вам помочь, понимаете? — закончил он.

— От меня‑то вам толку будет мало, мистер.

— Какого толку? Речь совсем не об этом. Я хочу сделать что‑нибудь для тебя. Хочу написать статью и рассказать, как с тобой обошлись полицейские. Ведь не станешь же ты отрицать, что тебя избили?

Позади, у очага, вдруг раздался громкий скрип: это старик еще раз повернулся на своем табурете. Его глаза, маленькие, обведенные красными кругами, как у индюка, были полны ядовитой злобы. Он заговорил, брызгая слюной:

— Сидел бы дома с матерью как порядочный, так ничего бы с ним не случилось. Да куда там! Им, ны нешним, только бы по киношкам бегать да крутить пластинки. Вот и получил свое, жаль только, мало.

Парень багрово покраснел, но ничего не ответил. Вместо него заговорила мать.

— Сказать по правде, сэр, не надо бы этого ворошить. Так для нас всех спокойней будет.

— Верно, сэр. Раз уж так вышло, лучше обойтись без шума.

Вот оно в чем дело. Полицейские говорили не только с парнем, но и с матерью: мол, так уж и быть — ради самого парня и ради его родителей они готовы замять дело. Возможно, в своем великодушии полицейские даже отвезли их домой на машине — такую роскошь эти люди позволить себе не могли. И никакая помощь, никакая надежда или возмещение, которые был в состоянии предложить им Питер, не могли перевесить невысказанные, но очевидные угрозы полицейских. Он так никогда и не узнает правды о том, был ли парень связан с ИРА или нет, спровоцировал ли он полицейских на арест или нет, и даже верно ли сам он, Питер, истолковал уклончивое молчание этих людей. Их беззащитность и его свободу разделяла пропасть, и, безнадежно махнув рукой, он повернулся к двери.