У семипалалинцев были веские причины проявить всяческое уважение к гостю. Как-никак,

Балташ занимал одну из комиссарских должностей в столице республики. Понятно и простительно губернскому люду таскаться за столичным визитером, как детишкам за отцом, приехавшим с базара с торбами, полными гостинцев.

Балташ — видный коммунист, способный ответить на любой политический вопрос, опытный служащий, готовящий резолюции. Балташ — молод, но не преувеличим, если назовем его даже патриархом советской службы, а его приятелям еще предстоит прошагать те ступеньки, которые он уже миновал, поднимаясь вверх. Он служил в Акмоле и Семипалатинске, и в Уральске, и Букеевской губернии, ему знакомы все канцелярские хитросплетения, кадровые вопросы, общается запросто со знаменитостями, а посему и весь мир, можно сказать, лежит у его ног. И хотя он не относился к первым партийным лидерам, но его начальственное кресло подперто со всех сторон — не качнется. Он мог и грамотно раскритиковать кого надо, и вовремя сослаться на нужный авторитет, отстоять свое мнение на любом совещании, в общем — государственный муж. Товарищ Балташ отличался уважением к самостоятельным взглядам, любил подчеркнуть: товарищи, хотя товарищ К. шагает не в ногу с массами, а идет своим путем, я его приветствую. Был принципиален и всегда указывал на ошибки товарищам, и если товарищи не реагировали, мог пойти на самый решительный разрыв отношений. Но умел и дружить.

Друзья интересовались:

— А как там Акбала?

— А что с ним станет? Жив-здоров Акбала. Живет своими мечтаниями. Берется, как всегда, за какие-то немыслимые дела, и вперед, сломя голову. Как прежде ораторствует напропалую, — и улыбнулся.

— А как там этот?..

— Уай, забудь о нем! Он себя считает великим хитрецом, способным обдурить всех на свете. Да ще в наше-то время найдешь простачков? Исхитрился прямо весь. Не перспективный товарищ.

Вот, о каждом человеке Балташ имел свое мнение.

«Рассвет Зайсана» взревел третий раз.

Балташ с компанией подошел ко все еще стоявшей у перил обладательнице белой панамы. Узнали? Акбилек.

— До свидания, товарищи!.. Так и поступите! — Балташ крепко на прощание пожал товарищам руки.

— До свидания! До свидания! — приятели Балташа попрощались и с Акбилек и поспешили сойти с трапа на пристань.

«До-о!.. До-о!.. До-о!», — пытался вторить людям пароход.

Провожающие, со слезами и улыбками, жадно вглядывались в лица отплывавших пассажиров парохода и что-то непонятное кричали вслед отходившей корме. Сердца забились сильнее. Пароход захлопал лопастями колес по воде, как старый пес языком по жиденькой похлебке. В воздухе над пристанью замельтешили воронами шляпы и бабочками — шелковые платочки, головы поникли, слезы покатились по щекам. Пассажиры столпились на задней корме парохода в позах: «И мы с вами не желаем расставаться».

На палубе парохода загремел военный духовой оркестр: медные трубы, барабан и литавры выводили бодрый марш, пульс Акбилек участился, душа качнулась вместе с вольной волной. Она тоже помахивала беленьким платочком. Сердце сжималось, словно она навсегда прощалась с очень дорогим ей человеком, бесконечно жалея его. Дорогой ей человек, конечно, Камиля.

«Бедняжка Камиля не смогла прийти на пристань. Если ничего ужасного с ней не произошло, все равно ей оставалось жить, как покалеченной птице в клетке!» — думала Акбилек о ней, вспоминая день, проведенный на иртышском острове. Вспомнился ей и

другой день. День бракосочетания с Балташем.

ЗАГС — появились такие конторы. Зашли расписываться. Регистратор — черноусый мужчина. Как только прозвучало имя Акбилек, он поднял глаза на нее и буквально впился взглядом в ее лицо. Акбилек тут же его узнала. Черноус!

Ау! Святые, ай!

Испугавшись, что Балташ что-то заподозрит, Акбилек скосила на него глаза. Нет, стоит счастливый.

Выходя из ЗАГСа, Акбилек оглянулась на Черноуса. Он смотрел ей вслед, и ей показалось, с теплотой. Она чуть заметно, прощаясь, кивнула ему. Он запустил пальцы в волосы и сжал кулак. Сожалел ли, раскаивался ли… кто его знает.

Палуба качнулась. Слезы покатились из глаз Акбилек. Балташ поспешил обнять ее за плечи:

— Что?

— Просто… так… Жаль стало бедную Камилю… Чем я могу ей помочь? Темная, безответная… что ее ждет? Мгла могильная… — с глубокой печалью произнесла Акбилек.

— Ну что ты расстраиваешься по пустякам? Нельзя изменить все за один день. Социализм наступает и уже принес равенство, разве не так? Вспомни себя, — приободрил супругу Балташ.

— Все равно тяжело… — ответила Акбилек, все еще продолжая дышать тоской и одиночеством сестренки, оставшейся там… на берегу.

Июльский, с белесым солнцем день на Иртыше. Зеленые берега. По реке скользит, чертя водную гладь, пароход. По палубе прогуливается под ручку товарищ Балташ с супругой, вдыхая полной грудью освежающий и пьянящий, как взбитый кумыс, ветерок. Ну как не поверить его словам о наступившем равенстве — веско произнесенным заверениям ответственного работника? Кому как не ему знать все? И Акбилек успокоилась.

Надышавшись свежим воздухом, они вошли в сиявший зеркальными стенами салон. На сцене между двумя колоннами блондинка с невероятно прямой спиной исполняла какое-то произведение на пианино. В углу справа за маленьким столиком устроились четверо граждан с длинными носами, по белым воротничкам и манерам которых в них угадывались типы из торга, и резались в преферанс: «Пас… Пас…»

Балташ и Акбилек, прислушиваясь к игре стройной пианистки, сели за большой стол, накрытый белоснежной скатертью. Разглядывая меню, они принялись делать заказ подошедшей к ним официантке в белом кружевном фартуке. Балташ стал зачитывать список блюд, спрашивая: «Хочешь?»

— А сам ты что будешь кушать?

— Я ничего не смыслю в этих антрекотах, хочу баранину.

Выбор мужа показался Акбилек очень смешным, и она расхохоталась. Услышав безудержный смех, один из торгашей оторвал глаза от карт и с любопытством глянул на смеявшуюся женщину. С этой минуты он время от времени бросал сальный взгляд на Акбилек.

Отсмеявшись, Акбилек сказала:

— Я съем, пожалуй, куропатку.

Покушав, супруги выпили парочку бутылок пива «Жигули» и с замечательным

настроением прошли в свою чистенькую двухместную каюту, прилегли на пружинистую кровать и, разглядывая журнал «Смехач», похохатывали.

— Смех очень полезен для процесса пищеварения, — авторитетно заявил Балташ.

Жизнь приятна, жизнь забавна! Все выглядит смешным для молодоженов. Акбилек стала любительницей подшучивать над мужем. И ничего, терпит, нет и тени обиды.

— Ты заметила, как тот торгаш ел тебя глазами?

— Да? А я надеялась, что ты это не заметил!

— Ты, светик мой, будь осторожна. Опасны эти пройдохи, — предупреждает Балташ.

— И сам, дорогой, будь настороже. Сегодня один командир поднял мой упавший на палубу платочек.

Балташ спокоен, а, впрочем, что ему остается делать? Сам выбрал, сам прилепился к Акбилек. Спокоен, прежде всего потому как знал, что Акбилек ничего не утаивала от него, рассказывала обо всем, что с ней происходило. Вернувшись с работы, за чаем она пересказывала ему все свои разговоры со своими сослуживцами, с посетителями. Доверяла ему все свои мысли, сомнения и даже сны. Да и Балташ частенько делился с нею своими проблемами; секрет, но скажем вам: именно она помогала ему писать отчеты и доклады. Такой обнаружился у нее талант. Пишет замечательно, точно, с параграфами. Только вовремя, если засиживалась далеко за полночь, следовало приготовить для нее горячий чай.

На третий день молодые супруги прибыли в Зайсан. На пристани их встречали Толеген с женой и маленькой дочерью на руках, получившие от них правительственную телеграмму: «Ждите». Встреча с ахами и охами, объятия, поцелуи.

Балташ и раньше был знаком со старшим братом Акбилек, служили вместе. Прежде он обращался к нему: «Товарищ Толеген», — а сегодня по-родственному, сердечно: «Дорогой, как дела?» — и поцеловал в губы. Суп-руту Толегена чмокнул в щечку.