Он располагается на кухне, так как по всему дому спят дети. Я распускаю на нем галстук, предлагаю сделать ему бутерброд. Он шлепает меня по мягкому месту, с одобрением отмечая его упругость. Я вьюсь вокруг него, точно он майское дерево в лентах, и обцеловываю со всех сторон.

— Не слишком мне показалось в армии, — говорит он. — В другой раз, думаю, надо идти в торговый флот.

— Это в какой, — говорю, — армии?

— А там везде примерно одно и то же, — говорит он.

— Не удивлюсь, если так, — говорю я.

— Запонка закатилась куда-то к чертовой матери, — говорит он и опускается на пол искать.

Я тоже опускаюсь на колени, хотя твердо знаю, что у него в жизни не было запонок. Не важно, чего только ради него не сделаешь.

— Крепко я подкосил тебя тогда, — говорит он сквозь смех. — Да уж, подкосил под самый корень.

И, не дав мне хотя бы устроиться поудобнее на этом нашем линолеуме в крупный горошек, он прямо тут же, на месте, очутился поверх меня, и это было, правду сказать, такое счастье, что мы забыли о мерах предосторожности.