Письма в коробке из-под печенья, отцовские книги, фильмы о животных, кошка на коленях — ничего не изменилось, разве что теперь Олеся была одна. Не понимая, что делает, она выставила однажды две Алешкиных фотографии на столике, открыла коробку и принялась читать письма вслух — точно так, как это прежде делал отец. Словно бы это был особый обряд, совершить который могла только она — и пока не закончится последнее письмо, ей не станет легче.

Последнее письмо, лежавшее на самом дне, начиналось словами “Дорогая Олеся”.

“Дорогая Олеся, я не сержусь на тебя за обман, я сержусь только на то, что ты посчитала меня недостаточно сильным, чтобы пережить это горе. Я понимаю, ты боялась за мою жизнь — но я и так уже умер, в тот же день, когда умер Алешка. Сделать мертвому больно — невозможно, ты врач, ты это знаешь лучше всех. Я догадался почти сразу, после второго письма — Алешка никогда бы не стал описывать Юляшины платья, как это делала ты. И я видел, что с тобой что-то происходит, и чувствовал, что с сыном беда, и поэтому позвонил Маше — от соседей. Она не смогла меня обманывать. Но я попросил Машу — пусть помогает тебе обманывать меня. Тебе так было легче, дочка , но ты ошиблась в главном — я любил и тебя тоже, не меньше, чем Алешку, просто по-другому. Так любят самого себя, рискуя попусту здоровьем и не задумываясь о том, как себя сберечь. И ты ошиблась в том, что жизнь важнее смерти — смерть тоже очень важная вещь, и я это понял давно, и ты когда-нибудь поймешь. Живи, моя Олеся. Папа”.