И тогда Тихий А.И. пророс телеграфным столбом‚ выставил крестовину с изоляторами‚ пустил по сторонам провода-усики‚ передал сообщение на пульт: "Город очищен. Можно принимать".

Где теперь старики? Нет в городе стариков. Молодые‚ пылкие‚ горячие: вечная эстафета по Садовому кольцу.

И Стёпа уже промчался на трибуне по опустевшей площади: встречать на аэродроме главу правительства.

Вася промчался за Стёпой.

За Васей взвод референтов.

А над пустыми бульварами скользнул беззвучно на посадку вражеский самолет с дружеским премьером: добро пожаловать...

Топала по асфальту бабка умильная‚ волокла по-бурлачьи две ссохшиеся кадушки: светлые вихорки из каждой‚ носы на бортиках‚ глазки-точечки.

– Охо-хо‚ – говорила‚ – натощак и не скажешь. Колька пропал на Бангладежском направлении‚ Петька сгинул на Попокатепетльском. А то и наборот. Остались робятки: этот Петькин – глаза зеленые‚ тот Колькин – глаза карие. Матеря умотали на путину‚ деньгу копить: прожор на меня оставили. Это вам‚ дуракам‚ нечерта делать‚ в воду кунаться‚ а на мне два рта‚ мне жить еще да жить.

Впряглась заново и поволокла на поденку.

Сидел на парапете сонный рыболов‚ ловил утопленников на мормышку.

– Как улов? – спрашивали Волчарики‚ приглядываясь на всякий случай.

– Плохо‚ – говорил. – Не клюют.

– Подкормить надо.

– Подкармливал.

– Место смени.

– Менял.

– Приманку.

– Не берут.

– Хватит‚ – сказали из глубины. – Наклевались вашего. Нахлебались.

Сунулась из мрака ладонь ковшиком с пятаком-сироткой‚ и голос с гнусавинкой‚ как нищий в электричке:

...и остались только

две увядших розы‚

две увядших розы

в синем хрустале...

Одна была белая-белая‚

как попытка несмелая‚

а другая алая-алая‚

как мечта небывалая...

А больше сказать нечего.