Лиля сделала круг по территории и съехала на оттаявшую дорожку в парк.

 Глухо скрипели, качаясь на ветру, старые березы.

 - Что, Соколов, не боишься? – усмехнулась она, наклоняясь к Ваньке. – Может, с ветерком?

 Ванька заерзал в коляске, услышав ее голос и наконец, сумев развернуться, довольно хмыкнул.

 - Я так и думала, что ты не против, - посмеялась Лиля.

 Коляска подпрыгивала на ухабах и тряслась, комья грязи летели из-под колес, но Ванька только повизгивал от восторга. Что ни говори, а он был хороший товарищ. Наконец Лиля запыхалась, сбавила скорость и пошла шагом, улыбаясь и вдыхая пахнущий землей весенний воздух. Она не спешила вернуться в бокс. Кажется, и Соколов не спешил туда вернуться. В этом они всегда были солидарны. И лишь когда совсем стемнело, и во всех корпусах зажглись огни, Лиля направила коляску к пандусу.

 - Ну и грязные же мы с тобой, - пробормотала она. – Сейчас кому-то влетит, если как следует не отмоемся.

 Лиля завезла коляску в ванную и открыла воду. Ванька в своём манеже, в боксе,  наверняка уже с нетерпением ждал тележку с ужином. Отчищая Ванькин комбинезон от грязи, Лиля думала о том, что приходит сюда, в интернат, едва ли не каждый день вот уже год, но так и не научилась чувствовать себя одной из сестер. Иногда во время послеобеденных прогулок с детьми она останавливалась у ограды и подолгу смотрела, как за забором ездят машины и свободно ходят люди. И чувствовала, будто с этими безнадежно больными детьми заперли здесь и ее.

 После ужина ее смена заканчивалась. Лиля вышла за проходную и побрела к метро, чувствуя, что, пусть ненадолго, но все закончилось. Она не была больше ни терпеливой, ни уравновешенной, ни милосердной. Наверное, она не была даже христианкой, потому что не собиралась идти на службу ни завтра, ни даже, наверное, на Пасху. Она была просто усталой. И это было хорошо.