— Конев! Не знаю, чего ты всем этим добивался, но добился. Поздравляю!

Ира пылала праведным гневом и, спускаясь по ступеням вниз, кричала так, что Юркино сердце забилось в горле. Следующей после испуга эмоцией была злость — она снова пытается обвинить его в чём-то!

— Что я опять сделал? — Юрка шагнул Ире навстречу.

Она стояла в проходе между креслами. Остановившись напротив, глядя Ире в глаза, Юрка хотел было со всей дури пнуть зрительское кресло, чтобы хоть немного обуздать закипающую внутри злость. Но Володя внезапно оказался рядом и молча положил руку ему на плечо.

Ира бушевала:

— Конев, где ты шатался всю ночь? Почему Маша вернулась в отряд под утро? Что ты с ней делал?

— Я же вечером вернулся…

Тут Володя обернулся к Ире и подал голос:

— Ира, давай спокойно и по делу. Что он натворил?

— А ты не лезь не в своё дело, Володя. Ты за него на собраниях заступаешься, а он девочек растлевает!

Услышав такое от Иры Петровны, Юрка обомлел, его брови поползли на лоб. Володя сиплым шёпотом прохрипел: «Что-о-о?»

Ира молчала.

Когда слова нашлись, Юрка выкрикнул:

— Далась мне эта Маша, ничего я с ней не делал! Совсем обнаглела такое говорить?! — он хотел добавить пару ругательств, но оторопело замолк, поздно осознав услышанное: «Володя за меня заступается?!» Уже не обращая внимания на ответные крики вожатой, он уставился на него и глупо захлопал глазами. Желание расколошматить что-нибудь сошло на нет.

А Ира продолжала:

— Лучшая девочка из отряда! Без пяти минут комсомолка! Только связалась с тобой и началось: работает плохо, зарядку просыпает, сбегает с…

Вдруг Володя снова вклинился и прервал поток обвинений. Не сделай он этого сейчас, они скатились бы в оскорбления.

— Так, стоп. Ирин, ты хочешь сказать, что этой ночью Маши не было в отряде?

— Да!

— И так как Юры тоже там не было, ты считаешь, что он был с ней?

— Да, именно!

— И их кто-то видел вместе?

— Нет, но очевидно же!

«Очевидно же» взбесило Юрку окончательно. Проглотить эту пилюлю он уже не смог и шарахнул ногой по стулу. Сидение-крышка подлетела на полметра и брякнула об пол. Никто, кроме самого дебошира, не обратил на это внимания.

— Да что тебе может быть очевидно? Юра был со мной! — Володя начал злиться.

— Ты вот опять его покрываешь, а он лучшую пионерку отряда… — и Ира выразилась так грязно, что Юрка аж обомлел.

— Повторяю, Конев был со мной! — рявкнул Володя.

— Не ври мне! Не был, я знаю. Я проходила мимо твоего отряда, свет не горел! — победно оскалилась Ира. — Ну, Володя, такого я от тебя не ожидала! Конев, а ты… Конев, я всё терпела, но это уже чересчур! Завтра я поставлю вопрос о твоём отчисл…

— Ира, постой, — Володя, пытаясь её урезонить, понизил голос. — Юра правда был со мной и мальчишками из моего отряда. Если тебе нужны свидетели, они есть. И вообще, почему ты начинаешь разбирательство сейчас, почему не на собрании?

— Я только что узнала!

— А какого чёрта Маша не явилась к отбою? — вклинился Юра. — И почему ты устраиваешь нагоняй не ей, а мне? Почему ей это прощается?

— Потому что ты… потому что…

— Потому что ты привыкла, что Юра всегда крайний! — не выдержав, взорвался Володя. — А почему тебя волнует он, а не Маша? Что ты пристала к нему, влюбилась что ли?..

Все замерли. Володя зло сощурился, Юрка осел на сломанный им же самим стул, едва не упал. Ира Петровна сжала губы в ровную линию, побледнела и затряслась. Только слепой не заметил бы, что ярость внутри неё клокочет и вот-вот вырвется потоком если не слёз, то брани. Но вожатая сдержалась. Сжала губы ещё плотнее, так что те посинели, крутанулась на месте и, не сказав ни слова, вышла.

Володя стиснул кулаки, уселся на стул рядом. Юрка тихо спросил:

— Как думаешь, мне конец?

Володя помотал головой:

— Пусть только попробует что-то сказать на планёрке, я её на место поставлю… Это уже ни в какие ворота не лезет! Какая из Ирины вожатая, если она не знает, что творится у неё в отряде?

Юркино сердце наполнилось какой-то непередаваемой лёгкостью.

— Спасибо, Володь, — сказал он, вложив в это слово столько благодарности, сколько только мог передать.

— Вопрос только — где эту Машу леший носил? — вместо ответа протянул Володя.

***

Направляясь из театра к столовой, Юрка думал только об урчащем от голода желудке, Ира и Маша совершенно забылись. В отличие от него, Володя ворчал:

— Юра, ты должен обязательно отпрашиваться у Ирины… Ничего себе лучшая пионерка. «Лучшие пионерки» спать по ночам должны, а не по лагерю шататься…

Услышав это, Юрка вспомнил вдруг:

— Володь! Пока ты репетицией командовал, я слышал, как Саня с Петлицыным шушукались. Петлицын сначала меня, а потом его подговаривал пойти ночью мазать девочек зубной пастой. Я-то отказался, а Сашка кивнул. Они, похоже, диверсию готовят!

Володя насторожился:

— Петлицын? Так он же из второго отряда, какое ему дело до младших ребят?

— Как какое? Это же весело, малышню подговорить…

— Ничего весёлого тут нет, это опасно!

— Ой да ладно тебе! Себя вспомни в этом возрасте, будто ты ни разу младших на всякую ерунду не науськивал!

— Вообще-то, нет, Юра. Надо мной никто не смел шутить, и я ни над кем не издевался. А ты? Неужели ты был хулиганом?

— Хулиганом? Конечно нет! — даже не краснея, соврал Юрка. На самом деле как только он не пакостил и чем только не занимался после того, как у него вдруг появилось слишком много свободного времени.

Мама часто говорила ему: «Природа не терпит пустоты» — и Юрка убедился в этом на собственном опыте. Пустота возникла после того, как из его жизни исчезла музыка, она поглощала все эмоции, оставляя одну лишь нервозность и злость. Будто осиротевший без музыки, Юрка старался занимать себя хоть чем-нибудь, лишь бы не думать о том, что у него было и чего теперь нет, лишь бы не допустить, чтобы пустота снова напомнила о себе. Он собирал марки, клеил модели самолётов, паял, вырезал по дереву, разводил аквариумных рыб, но все это было для него пресно и скучно. В поисках увлечений, которые могли бы заменить утраченную без музыки радость, в поисках смысла собственного существования, Юрка сблизился с теми, кого никак нельзя было назвать скучными — с дворовыми ребятами. Отпетыми хулиганами они не были, но всё равно их занятия пользы Юрке не приносили. Много ли толку было в том, что Юрка научился карточным фокусам и шулерству, множеству матерных песенок и стишков, а маясь от безделья в подъездах, скрутил с десяток лампочек и написал талмуд неприличных слов? А в том, что в школе взорвал несколько карбидных бомб и сжёг пару дымовух?

Конечно, дворовые ребята научили его и более безобидным проказам, в том числе и лагерным. И за одну только прошлую смену Юрка пристрастил почти всю малышню к разнообразным пакостям, и в каждом отряде каждым утром происходило что-нибудь из ряда вон выходящее. То жертву обливали холодной водой и она вскакивала с кровати, будучи привязанной к матрасу. То жертву будили криком и бросали ей на лицо простыню с криком «Потолок падает!» и жертва верещала не своим голосом, потому что ей действительно казалось, будто на неё падает потолок. То пока жертва умывалась, прятались под умывальником и связывали между собой кончики шнурков, чтобы, умывшись, жертва и пары шагов не могла сделать — падала. Что уже говорить о «ночной» классике — мазать спящих пастой, или класть холодные макароны под подушку, или незаметно дёргать шторы, когда кто-то рассказывает страшилку? Ребятам было безумно страшно и весело, но самому Юрке быстро наскучили даже изощрённые розыгрыши.

Надоевшее в прошлую смену тем более не радовало в эту. И не одного Юрку. Володе пакости тоже были ни к чему.

— Вот блин… Ну и проказники мне достались… — на его лице отразилась смесь растерянности, переживания и раздражённости.