— Железным законом… — прокричал он в пустой зал и снова заснул.
— Не будет по-вашему, — неуверенно сказал я. — Ночь кончится, и вы все растаете, как ночные тени. Сейчас вот прокричит петух — и кончится ваша ночь.
И вдруг я понял, что несу чушь, ведь они исчезнут, когда услышат крик петуха, но они его не услышат, потому что у них вата в ушах, и, значит, не исчезнут.
— У вас вата в ушах, — я заспешил, так как слышал уже хлопанье крыльев, — вам необходимо вытащить вату…
— Каленым железом, — снова проснулся прокурор.
— Ну что ты с ними разговариваешь, — повернулся конвоир. — У них же вата в ушах — они не слышат.
— Не так, — заорали на меня откуда-то появившиеся в зале представители общественности. — Крикни посильнее.
— Это не по правилам, — я потерянно оглядывался, — уже петух кричит, а у вас вата в ушах…
— Никаких нарушений законности я не обнаружил, — вскинулся прокурор, — и не потерплю.
Я чувствовал, что надо закричать — иначе они так и не услышат меня, и ничего уже нельзя будет сделать с ними, и никуда они не денутся, а, наоборот, я превращусь в серую тень. Но крик май застревал в горле и поздно уже… Поздно. Конвоир тряс меня за плечю, петух тихонечко кукарекал, и последним умоляющим взлядом я попытался привлечь внимание сидящих за зеленым столом.
Маленький шимпанзе сидел в центре, рассматривая свои челюсти, а две крупные гориллы спали, закрыв глаза, и только рыжая вата подрагивала в ушах. С огромного герба над ними свесил вниз голову тощий петух и, глубоко вздохнув, расправил крылья, стараясь не задеть острый серп.
— Вы же не люди, — засмеялся я, все поняв. — Вы сансару.
— А ты кто? — закричал над ухом конвоир. — Кто?!
…Я проснулся от громкого крика и лежал, не открывая глаз, стараясь не забыть что-то важное из того, что только что понял во сне. «Сансару» — древняя фигурка трех обезьянок, закрывающих глаза, уши, рот… Почему же это казалось только что таким важным?..
— Так кто ты? — орал Веселый. — Я те счас все крылья повыщипываю и гребень на уши выверну, петушара! А ну, Танька, гони его сюда!
По проходу, подгоняемый танькиными пинками, толчками, как-то замирая на каждом шагу, продвигался Саламандра. Он затравленно оглядывался вокруг, и я, не успев отвернуться, поймался в безумный его взгляд. Увидел себя в черном омуте расширенного зрачка — маленькая искривленная обезьянка с торчащими из ушей клочками ваты — сансару… И не вырваться мне уже из этой горящей ненавистью бездны — я шевельнулся, пробуя выбраться, вынырнуть, но не слушались омертвевшие руки, и я с головой погрузился в темень зрачка… уже навсегда…
