Время от времени он брал в руки свою книжку, открывал, рассматривал полузнакомые страницы, переложенные, чтобы высушить жирные пятна, туалетной бумагой.

Писание двигалось небыстро, он подолгу застывал над машинкой, уплывая туда, где на самом деле не было уже никого и ничего, и вылавливая оттуда все новые обстоятельства тогдашней жизни. Все это представлялось ему нужным и необходимым для, как он это называл, «свидетельства в пользу истины». И чем больше он записывал, тем отчетливее нарастало предчувствие, что вот сейчас, еще немного, еще несколько деталей и эпизодов — и он явственно припомнит весь процесс написания своей первой и единственно достойной книжки. Он писал и писал, еще не сознавая, что это, вероятно, и будет его последним сочинением и, может быть, даже не хуже первого.

С. рассказал эту историю мне, одной из своих немногих знакомых. Рассказывал он спокойно и даже без горечи, но просил, если когда-нибудь, после его смерти, действительно всплывет что-то неясное по поводу авторства книжки, чтобы я «посвидетельствовала в пользу истины». Я, как и Миша, заверила его, что все это вздор и беспокоиться не стоит, но обещала.

Хотя пока еще ничего такого не всплыло, я, выполняя обещание, решила зафиксировать свое «свидетельство» в письменном виде, ибо все мы под богом ходим.

Впрочем, вся история мне известна только со слов самого С. Я ведь тоже его не знала и знать не могла в те отдаленные времена, когда вышла в свет «Маевка в октябре». Не видела, как он писал книжку, не видела ее первого, неисковерканного издания, не читала тогдашней критики на нее, не знаю, был ли вокруг нее, как выразился Миша, «шумок». И про Белякова не знаю ровно ничего. Просто из этих двух персонажей — Иван Беляков и Николай С. — мне гораздо симпатичнее С. Поэтому я считаю, что книжку написал он. Поэтому и выполняю обещание, хотя и понимаю, что полной уверенности тут быть не может — во всяком случае до тех пор, пока не придет будущий Миша и не скажет свое окончательное слово.

1970–2000