Ольга Ляшенко - Собиратель чемоданов

Ольга Ляшенко

СОБИРАТЕЛЬ ЧЕМОДАНОВ

СОБРАНИЕ ПЕРВОЕ

Книга I. Собиратель чемоданов

1. Кто же стремится к ясности, тому надлежит избегать определений и прочих операций с понятиями, и употреблять слова как они есть, в их первоначальных значениях, приданных им заранее, а вместо рассуждений и выводов лучше использовать больше примеров.

Например, если говорить о занятиях, то их подразделяют обычно на полезные, бесполезные и вредные. И, как правило, никто не возражает против такого деления. Есть даже писатели, которые уже написали по нескольку книг о вреде того или иного занятия и планируют написать еще, поскольку подобные книги неплохо расходятся. Но пытался ли кто-нибудь из этих писателей рассуждать следующим образом. Допустим, такое-то лицо все свободное время посвящает такому-то вредному занятию. Это, конечно, плохо. А если запретить ему предаваться этому занятию? Что тогда будет? Не случится ли так, что это лицо начнет причинять еще больший вред и себе, и своим близким, и всем окружающим, и обществу в целом?

Сомнительно, чтобы кто-то из этих писателей пытался рассуждать таким образом.

И это только то, что касается безусловно вредных занятий. Что уж говорить о просто бесполезных?

Вот пример бесполезного занятия: спорить о том, где лучше — внутри или снаружи. Казалось бы, что об этом спорить? Ведь это извечный спор, он ведется чуть ли не с сотворения мира, ну уж, по крайней мере, с того момента, как появились соответствующие понятия. Те, кого тянет наружу, утверждают, что там, якобы, больше свободы, это их излюбленный довод. А те, кого тянет внутрь, отвечают, что свобода — это совсем не то, что бегать по Поверхности и кричать: «О-го-го!».[1] Следовательно, внутри свободы больше.

И действительно, опыт показывает, что у себя дома, за закрытыми дверями, без лишних свидетелей, каждый волен делать все, что ему только вздумается. И воспрепятствовать этому в большинстве случаев невозможно, что, собственно, и есть свобода.

Например, некоторые затейники под видом текущего ремонта ухитряются произвести полную перепланировку своей квартиры, вплоть до удаления капитальных стен и несущих конструкций, так что соседи узнают об этом в самую последнюю очередь, когда уже ничего не попишешь. Еще одна категория — это, так сказать, «любители природы», которые прямо у себя дома, чуть ли не под кроватью, разводят птиц, животных, рыб, гадов, грызунов и насекомых.

А один человек, занимая единственную и притом довольно тесную комнату, можно сказать, каморку, умудрился собрать в ней несчетное множество чемоданов.[2]

Еще в самом начале, когда чемоданов было мало, этот человек, заботясь об их целости и сохранности, постарался поставить дело так, чтобы никто кроме него самого не имел к ним ни малейшего доступа, после чего тут же успокоился и перестал вести учет, почему и не имел даже отдаленного представления о размерах свой коллекции.

Однако из этого не следует, что он не знал своих чемоданов. Если бы он их не знал, то на вопрос: «Сколько?» ответить было бы легче всего, так как в этом случае, чтобы не путать чемоданы, ему пришлось бы их пронумеровать, и тогда, вследствие нумерации, открылось бы искомое число.

Таким образом, этот человек знал свои чемоданы. И даже более того, он знал их столь досконально, что мог с полной отчетливостью мысленно представить себе любой из них, а если хотел, то и все сразу. Хотел — одновременно, а хотел — поочередно, причем в какой угодно последовательности. Все зависело только от его личного желания.

Из сказанного вытекает, что все чемоданы у него были разные, ибо, если бы хоть какие-то из них были одинаковыми, то он не смог бы их различать, и тогда уже нельзя было бы сказать, что он их знает.

Действительно, чемоданы имели сходство только в своих родовых свойствах, то есть в том, что все они являлись чемоданами. По всем же прочим признакам, таким, как

— цвет;

— высота, ширина и глубина;

— степень пузатости;

— шершавость или гладкость поверхности;

— потертость или новизна;

— тембр, высота и сила скрипа;

— наличие или отсутствие чехлов, ремней, карманов, тайных отделений, и пр., - заметно различались.

Пожалуй, не будет преувеличением сказать, что различий между чемоданами было значительно больше, чем самих чемоданов. И понятно, что для человека, досконально знавшего все эти различия, распознавать сами чемоданы уже не составляло никакого труда.

Вот почему и не было необходимости в нумерации.

Однако это отнюдь не означает, что среди чемоданов царил хаос, что они были разложены случайным образом, где придется, или же свалены беспорядочной грудой посреди комнаты. В этом случае они бы просто в ней не поместились. На самом деле множество чемоданов было вполне упорядоченным и представляло собой отнюдь не кучу, не груду и не какое-то хаотическое скопление, а, как уже было сказано, коллекцию, в которой каждый чемодан знал свое, строго определенное место и занимал положение, однозначно обусловленное его внешними и внутренними габаритами.

Коллекционер дошел до этого не сразу, а на определенном этапе коллекционирования, когда увидел, что ему скоро некуда будет деваться со своей коллекцией. Тогда он начал упорно размышлять и вскоре обнаружил, что между чемоданами существует отношение вложимости. Это открытие позволило ему легко упорядочить коллекцию, так что вся она поместилась в одном чемодане, правда самом большом, но зато и самом красивом, из кожи белого крокодила, с инкрустациями из его же собственных зубов. А в комнате осталось достаточно свободного места для проживания самого коллекционера и размещения его личных вещей, а именно приспособлений, инструментов, материалов и веществ, необходимых для ухода за чемоданами и содержания коллекции в надлежащем виде.

2. Он вел тихую, уединенную жизнь, избегая шумных сборищ и дорогостоящих развлечений. Чемоданы были его единственной страстью, им одним он посвящал все свободное время, на них расходовал все средства. Любимым его занятием было отпирать замки, развязывать завязки, расстегивать застежки, кнопки, пуговицы, пряжки и крючки на чемоданах. Он проделывал это с ними дважды в день, утром и вечером, на что каждый раз у него уходило не менее двух часов: час на то, чтобы открыть все чемоданы, и еще час на то, чтобы снова их все закрыть. Но, учитывая, что разнообразие замков на чемоданах едва ли не превосходило разнообразие самих чемоданов, ему так или иначе пришлось бы это делать, в противном случае он бы очень скоро позабыл, как с каким чемоданом обращаться, каким ключом или иным способом какой замок отпирать. Таким образом, можно сказать, что коллекционер совмещал приятное с полезным.

С некоторыми замками у него не было никаких проблем, они отпирались обычными ключами, которые он держал все на одной связке, место же ее было за дверью, на толстом ржавом гвозде. Но были и такие, к которым каждый раз приходилось подбирать новую отмычку, причем к каждому свою. Иные замки были с шифрами, а иные и еще с какими-нибудь хитростями. К примеру, на чемодане номер восемь[3] стоял такой удивительный замок, который вообще никак не отпирался. При этом запереть его было легче легкого, чего Коллекционер, заблаговременно уведомленный об его секретной особенности, ни разу себе и не позволил.

Были в коллекции и еще чемоданы с секретами. Один, например, имел потайное отделение, до того незаметное, что даже продавец, у которого он был куплен за хорошие деньги, не смог показать, где оно находится. В другом чемодане была специальная лампочка, строго для внутреннего освещения, со специальным светочувствительным устройством. Принципом работы этого устройства служило то вполне справедливое соображение, что, при прочих равных условиях, внутри чемодана всегда темнее, чем снаружи, если только он закрыт, следовательно, если чемодан не закрыт, то необходимость во внутреннем освещении автоматически отпадает. Поэтому стоило хоть на полмикрона приподнять крышку чемодана, как внутреннее освещение автоматически отключалось. В третьем чемодане было скрыто сигнальное устройство с особым детектором. Когда этот чемодан открывал хозяин или любое дружественное ему лицо, сигнализация молчала, но стоило бы только попытаться в него проникнуть лицу, внешность или поведение которого могли бы внушить обоснованные подозрения, как тотчас же раздался бы громкий сигнал тревоги.