В центре -- артельные. Тут и Катерина. Она вошла в артель, вложила доставшееся ей после раздела с братом имущество. Семенов отделился от артельных, подошел к трактору, осмотрел его деловито, плотно уселся на сиденье, сдвинул кепку на затылок, взялся за рулевое колесо, повернулся к людской пестроте. Пробасил: -- Трогать?! Митрий вскинул руку. -- Валяй! Семенов повернул рулевое колесо. Чугунное чудовище вздрогнуло, толкнулось вперед. Людская волна ахнула, глаза расширились. Выкрики: -- Пашет! -- Пашет! Чудище ползло по зеленому полю, клокотало стальным сердцем, выбрасывало из хвоста дым, а из-под железной лапы, из-под острых лемехов вырывался широким ручьем чернозем, вскипал бурным потоком и ложился черной грядой. Ребятишки метнулись за трактором. Комсомольцы гаркнули в один голос: -- Даешь поле! Бородатый мужик бросился мальчиком к вспаханной полосе, сунул руку в землю, жадно схватил полную горсть, взметнулся весь. -- Земля-то -- творог! К нему -- толпой. Хватали вспаханную землю, мяли в руках, нюхали. Откуда такая земля? Да ведь они веками тут, можно сказать -- вросли в землю. Каждый год взворачивают ее, а не видели такой земли. Разве когда лопатой докопаешься, а сохой -- нет. Ковыряй, не ковыряй -- серость одна: не то супесь, не то суглинок. А то нако, как взворочал, до самой целины достал! Эта уродит, подымет хлеб. Трактор сделал два круга и стал в самом центре. Семенов сошел на землю, а на трактор поднялся Митрий. Рубаха на нем красная, в глазах блеск, волосы -- развороченный чернозем. -- Товарищи, вы видели работу стального коня, вы видели глубину пахоты вскинутого им на поверхность чернозема!.. Митрий все больше увлекался, призывней говорил. Да не один он -- поднимались Семенов, Настя, Катерина, Дарья, Махров, поднимался белый-белый дед. Он говорил по-старому, старческим голосом, что раньше крестьян забавляли только сказками, будто лучше жилось в давние времена -- богатыри помогали. А вот оно. Сказки превращаются в жизнь. И не Микула-богатырь, а комсомольцы, правнуки деда, делают эти сказки... Волнение людской массы все усиливалось, все ярче загорались глаза, все плотнее она сливалась. И после слов побелевшего деда не выдержал лед старой жизни -- взметнулась людская масса весенним половодьем. Неслись обрывки в десятках выкриков: -- Меня пиши! -- Меня! -- Меня! Небывалые на селе выкрики, невиданные дела удручали Килана. Он остановился позади массы, и шишковатое лицо его потемнело, тело сгорбилось, а в голове невеселые думы: не позволят ему теперь наживаться на самогоне. Прошли старые времена.
