— Нельзя ждать, мама, — сказал Ратников. — Необходимо ехать… А сегодня?.. Так не знал, что сегодня закончу.

На глазах у матери появились слезы.

— И надолго?

— Надолго, наверно.

— Ах, господи! Сыночек!..

— Не надо, мама, не плачь, — сказал Ратников. — Я упаковал чертежи свои и тетради, а в отлучке этой надолго задержусь, видно, ты уж отошли их почтой. Другу моему. Виктору Малышеву. Адреса на пакетах, И отошли завтра — дойдут скорее…

Ему казалось, что ноги его сейчас подогнутся, и страшно было упасть здесь, на глазах у матери.

— Вот и все, — сказал он. — Мне пора. И прости меня, мама, что опять оставляю… Нужно.

— Сыночек! — взмолилась мать. — Поел бы! Горяченького выпил бы на дорожку!

— Нет-нет, — сказал Ратников, — на поезд опоздаю.

Не отпуская косяка, другой рукой он привлек к себе мать, поцеловал:

— Милая моя! Прости!.. Пойду я.

Привалилась мать к его груди. Припала к нему. Уцепилась за него руками, будто хотела удержать, будто загораживала собой от беды. Слезы стояли у нее в горле, слезы били ее, душили, но она крепилась. Хотела верить, что сын еще вернется к ней, приедет опять издалека, только надо ждать. Терпеть и ждать…

Не хотела мать оплакивать сына, но сердце ее чуяло беду, и ей трудно было обмануть свое сердце.

И не сдержалась мать, заплакала.

Оторвался Ратников от косяка, обнял ее, стал целовать белую голову:

— Не плачь! Не плачь, мама! Все хорошо будет. Все наладится… Никуда бы не пошел, если бы не надо было… И пили бы мы с тобой чай, включили бы телевизор… Не плачь… Не плачь, милая!..

3

Простился Ратников с матерью и ушел. А ветер в ту ночь злобствовал. Выл, и гудел, и свистел, и гремел на крыше, и хлопал, и стучал в окна, и рвал дверь…

И не спала в ту ночь тетка Настя. Все чудилось ей, что возвратился с дороги сын ее и вот-вот войдет в избу…

А Ратников все дальше и дальше уходил от дома. И вернуться уже не мог. Ждала его другая дорога.

Глава XIX

1

Он доберется до госпиталя, до того самого госпиталя, в котором они с Хуцишвили так долго лежали. Оттуда он станет посылать матери бодрые, даже веселые письма; будет писать, что живет в сосновом бору, где воздух целебен и чист, прозрачен, как в космосе, где множество живых красногрудых снегирей и юрких зеленых синиц, где так хорошо, что не верится даже, что может быть так хорошо…

Там, в госпитале, в ясный предрассветный час, после тяжелой бессонной ночи, он тихо уснет, не зная о том, что больше ему не проснуться. Уснет с мыслью, с робкой надеждой на то, что, может быть, еще удастся ему вернуться, хоть ненадолго вернуться к своим чертежам, к своим расчетам, которые нужны людям и которым он отдавался недавно с таким жаром, с каким отдается сушняк огню…

2

Так он умрет. После смерти ему воздадут высокие воинские почести — гроб с его телом опустят в могилу под ружейные залпы, на могиле установят небольшой краснозвездный памятник, а в городе, где он служил, к стене одного из угловых домов привинтят мраморную мемориальную доску с позолоченными гранеными буквами:

«Улица названа именем солдата Сергея Дмитриевича Ратникова, погибшего здесь при исполнении служебных обязанностей (1946—1971 гг.)».

В деревне, где он родился и рос, кроме тетки Насти и Яковлевны, никто не будет знать, куда ушел Ратников и что с ним сталось. А тетка Настя и Яковлевна, старухи, потерявшие всех мужиков, какие были в их роду, долго еще будут жить, не зная, зачем живут…