Улыбнувшись именно так длинно и сложно, Груздева сказала, как принято говорить всеми:

— Поживем, увидим.

Но Мареуточкину зачем же были такие неопределенные слова, когда он видел явный смысл утверждающей улыбки.

Он, как перышко, поднял свою корзину с грушами левой рукой, запихнув свой небольшой чемодан с бельем под мышку, правой, наиболее способной к большому размаху, как-то непостижимо быстро захватил все ее вещи и сказал решительно и молодо:

— Идемте! Посажу вас в вагон. Значит, к вам на первом номере… Есть! Адрес вашего очага я записал, — да хотя бы и не записывал, забыть бы не мог. Все в порядке.

И, сложив на задней площадке вагона ее вещи, он почтительно снял перед нею кепку и преданно поцеловал ее несколько крупную, но мягкую и белую руку, и потом всего два-три мгновения жадно следил за окутавшим ее голову белым вязаным платком.

Потом исчез за поворотом вагон. Потом неожиданно со всех сторон ворвался в уши могучий шум просыпающегося к своей обычной жизни великого города. Потом показался, неуклонно приближаясь, трехвагонный состав с четкой цифрой «6» спереди, на круглой белой табличке, — его трамвай, который через каких-нибудь двенадцать — пятнадцать минут привезет его, нового теперь уже, строителя своего будущего, инженера Мареуточкина, в старую квартиру на третьем этаже, к старой и некрасивой и ненужной Анне Васильевне, его ошибке, которую надо исправить так же стиснув зубы, как исправляет она, школьная учительница, грубые ошибки своих учеников в синтаксисе, словах и, наконец, в знаках препинания.

Июль 1934 г.

Крым, Алушта.