Никитин, казалось, немного смутился. Огляделся, засмеялся и сказал:

— А где все сейчас? Что тихо так?

— Будто не знаешь! На озере. Степан Антоныч с ними зарядку справляет. Жир сгоняет. Жир сгоняют, а та же Филковская ваша позавчерась заказала Кесарю личного куренка. Он изготовил. Вечером она снесла его в свою комнату, завернувши в бумагу. И куды куренок делся, а? Ни одной косточки не выкинула на помойку. Как понимать такое?

Никитин прикрыл глаза ладонью. Сморщил лицо так, будто заболели зубы. Внимательно посмотрел на Егорыча и встал.

— Председатель не появлялся здесь? — спросил он.

— Не появлялся. Зачем ему сюда в этакое время? У него сенокос на горбу висит. Травы горят, — с неудовольствием ответил Егорыч, поплелся к калитке.

Никитин уехал. Вернулись от озера Мамонтов, Софья Петровна, Филковская и врач Мордасова. Мамонтов был в спортивных брюках, в майке. Поверх нее пижамная куртка. В руке он нес ракетку и в таком виде особенно походил на отяжелевшего спортсмена. Женщины были в халатиках и в резиновых купальных шапочках.

— Сегодня тридцать раз присели, — говорила полная Мордасова, трогая свои жирные бока, — завтра сорок, потом пятьдесят. Так до сотни дотянем… Ну, я пойду, девочки, отдохну. На солнце не могу долго быть. После обеда к болоту сходим, Софья Петровна?

— Посмотрим, — ответила главбух.

Кесарь нес от кладовой что-то в большой кастрюле, прижимая ее к животу.

— Что на обед сегодня, Кесарь? — спросил Мамонтов, глядя на кастрюлю. Он редко, разговаривая с человеком, смотрел ему в глаза.

Кесарь замер, распрямился и отрапортовал:

— Как было обещано мною, Степан Антонович: на первое шолгом-шурпа и нухат-шурпа. На второе желающим будет: казан-кебаб и жангир-бугир. Женщины могут отведать ширгируч или мохору.

Филковская звонко рассмеялась, глядя на повара. Мамонтов удовлетворенно кивнул, скрылся в своей комнате.

Софья Петровна и Филковская сели в плетеные кресла на веранде второго этажа. Оттуда хорошо видны озеро, Вязевка со старой церковью, а за деревней необъятное море темной хвои елового леса, среди которого заметны светлые островки, пятна осин и тополей. Середина озера чуть рябилась и сверкала под лучами солнца. Великолепный вид был с веранды. Женщины сняли шапочки. Филковская тряхнула головой, желтоватые и шелковистые густые волосы рассыпались по спине и плечам. Женщины закурили. Софья Петровна присмотрелась к Филковской, покачала головой.

— Удивляюсь, Ольга, — проговорила она, — что вы не поделили с Филковским? Вы такая пара были! Все любовались вами.

— Что ж, Софья Петровна, — сказала Филковская. — Ничего не поделаешь. — На глазах ее появились слезы. Но она улыбнулась, расширив глаза, посмотрела на соседку. Она знала, когда в глазах ее слезы, а сама улыбается, в этот момент она особенно хороша.

Софья Петровна с сожалением покачала головой.

— А он и на главного в тресте тянул. И укатил. Ничего не понимаю! — сказала Софья Петровна.

Из-за угла дома по веранде вывернул Егорыч, заметивший снизу дымок.

— Господи! — с испугом проговорила Филковская. Поспешно запахнула халатик.

Принесла из холла пепельницу, поставила ее на столик. Со вскинутой вверх правой бровью старик скрылся за углом.

— Прямо шпион какой-то, — сказала Филковская. — Следит, следит и следит! Днем и ночью. Хоть уезжай отсюда. Но здесь хорошо, — она засмеялась. — Правда, славно здесь, Софья Петровна?

Главбух кивнула.

— И еще, Ольга, — сказала она, — я опять же не понимаю тебя: полтора года ты одна. Ну, вызвала мать сюда. С ней до старости будешь жить? За тридцать перевалит, там уж, голубушка, годы покатятся! Не понимаю тебя! Как ты жить думаешь?

Глаза Филковской опять наполнились слезами, и она улыбнулась.

— Не знаю. Ничего не знаю… Пусть…

— Какая ты скрытная, — с сожалением сказала Софья Петровна и отвернулась к озеру. — Я тебе только добра желаю. Я, можно сказать, жизнь уже прожила. Два раза замужем была. Всего повидала. Тебе добра желаю, — повторила она, — а ты скрытничаешь.

— Я скрытничаю? — изумилась Филковская и привстала. — Да я вся на виду живу, чего мне скрытничать? Вот вы все твердите, — с жаром заговорила она, — ох, какой Филковский был! Да это был грубый мужик. Последний год он только дурой меня и называл. Он дрался дома. По щекам бил меня! — Теперь слезы брызнули из глаз Филковской, а в глазах главбуха появились любопытство и какая-то особая зоркость. Но Ольга Петровна видела на лице главбуха только участие.

6

Ольга Петровна, в ту пору еще Оленька Долгушова, училась на первом курсе экономического факультета, когда Филковский писал дипломную работу. Он учился на электротехническом факультете. Среди студентов закадычных друзей у него не было. Он был со всеми и ни с кем в отдельности. Хмельным его никогда не видели. В стихийных вечеринках участия не принимал. Случайно попав в комнату, где шло веселье, только ухмылялся, поглядывая на веселящихся. Занимался он хорошо. С Оленькой Долгушовой познакомился на институтском вечере. Когда уехал работать в Кедринск, они переписывались, а на праздники Филковский приезжал в Ленинград. Он останавливался в гостинице или студенческом общежитии. Дни, вечера проводил с Оленькой, помогал ей выполнять курсовые работы. Поженились они, когда она перешла на четвертый курс. Он помогал ей и дипломную работу сделать, и потом она приехала в Кедринск. Стала работать в плановом отделе. Филковский к тому времени уже был главным энергетиком. Еще когда работал на линии, затем в отделе главного механика треста, прорабы, мастера отметили, что Филковский очень честолюбив. Над ним подшучивали. Это его раздражало. На подначки он отвечал презрительными улыбками. Товарищей и здесь не имел. Он старался не пропускать планерок, совещаний в СУ, в тресте. И став главным энергетиком, продолжал посещать планерки и совещания. Так он изучил общестроительные, отделочные и сантехнические работы. Он часто принимал гостей у себя в квартире. И гости были: начальники управлений, главные инженеры, начальники отделов. Хаживал к нему тогдашний главный инженер треста Пастухов Василий Николаевич. Этот был, как говорится, рубаха-парень. Знающий дело, но любивший вино и женщин. Филковский хотел стать главным инженером треста. И потому он Пастухова презирал за его слабости. Но о своем желании, истинном отношении к Пастухову не говорил даже жене. Он ждал и был убежден, что пятидесятилетний Пастухов при своей безалаберной жизни непременно на чем-то споткнется. И его снимут.

А Оленька — теперь уже Ольга Петровна, инженер планового отдела. Когда обжилась здесь, ей одно время очень и очень хотелось родить ребенка.

— Подождем, — говорил Филковский жене, — надо нам крепко на ноги стать. Ребенок — это не шутка, Ольга. Его надо воспитывать. А