Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 99
ногой, закоченела над кроваткой мертвого сына Надежда Петровна.
Трубников, кончив строгать, начинает сколачивать маленький детский гроб. Гвозди он держит во рту.
– Где я могу остановиться? – тихо спрашивает, входя под навес, старичок профессор.
– Остановиться? Зачем? – рассеянно говорит Трубников.
– Я задержусь здесь, пока доктор Валежин не будет вне опасности…
Лицо Трубникова сделалось сухим и мертвым.
– Доктор Валежин отсосал дифтерийные пленки у вашего сына, – так же тихо говорит профессор. – К сожалению, даже эта крайняя мера не помогла…
Жаркий июльский день. По правую руку от большака – старое деревенское кладбище, заросшее высокими травами, таволгами, шиповником. Двое людей стоят у низенькой могильной ограды. Эго Трубников и Надежда Петровна.
На старой, замшелой плите можно разобрать: «Евдокия Семеновна и Иван Денисович Трубниковы», рядом – новое гранитное надгробие: «Максим Трубников 1948-1952». На могилах – охапки свежих полевых цветов.
Надежда Петровна наклонилась и поправила цветы на могиле сына. Трубниковы медленно побрели с кладбища назад в Коньково.
На большой дороге им повстречался бродяга с тощим мешком за спиной. На бродяге была поношенная брезентовая курточка, штаны из мешковины с пузырями на коленях и кепочка-блин. Но самым удивительным была его обувь: самодельные мокасины из автомобильной покрышки, подвязанные веревками.
– На Турганово я правильно иду? – спросил бродяга.
– Правильно, – ответила Надежда Петровна, – все прямо, прямо, никуда не сворачивая.
Бродяга отблагодарил, дернул за козырек свою кепочку и заковылял дальше.
Что-то странное творилось с Трубниковым. В памяти с одуряющей ясностью возникла сопровождавшая его сквозь юность, молодость и зрелость, сквозь всю его боевую жизнь песнь войны и победы, песнь железной стойкости и яростной атаки. Но при чем тут этот жалкий бродяга? Трубников смятенно глядит ему вслед.
И странно – бродяга тоже остановился, оглянулся…
– Кочетков!.. Вася! – совсем негромко позвал Трубников.
Медленно, неуверенно, вытянув вперед шею, бродяга пошел навстречу Трубникову.
Надежда Петровна, ничего не понимая, смотрит на мужчин. Они стоят посреди пустой дороги и глядят друг на дружку, два человека, по которым жизнь проехалась колесом. Но один лишился лишь части тела, а из другого годами вышибали душу. И Кочетков долго не узнает Трубникова. Наконец он произносит дрожащими губами:
– Егор?.. Какими судьбами?
– Вернулся на круги свои, тут моя родина. А ты?
– Определен в Турганово на местожительство.
– Определен?
– Я же актирован… Ну, отпущен по состоянию здоровья… Пеллагра, грудная жаба и прочие мелочи…
– Вот что! – решительно говорит Трубников. – Плевать на Турганово, ты останешься здесь.
– Здесь – на дороге? – улыбнулся Кочетков.
– В Конькове. Я тут председатель колхоза.
– А разрешение?
– Ни о чем не думай. Я сам все улажу. Идем к жене…
За щедро накрытым столом сидят Трубников и Кочетков.
– Тебе о прошлом не хочется говорить? – спрашивает Трубников Кочеткова.
– Нет, отчего же? Но все так просто… получил я десятку, за Испанию.
– За Испанию?
– Да… Связь с Кольцовым, Антоновым-Овсеенко…
– А что с ними?
– Их давно нет. Уцелевает лишь мелкая сошка вроде меня.
– Что с женой? С Леночкой? – тихо спрашивает Трубников.
– С ними, слава богу, обошлось. Аня вышла замуж. Он усыновил, или как это… удочерил Леночку, ей сказали, что я умер.
– И это ты называешь «обошлось»? – с болью спросил Трубников.
– Конечно, могло быть хуже, ведь Аню тоже могли взять… Знаешь, Егорушка, когда побываешь там, на многие вещи смотришь другими глазами.
– Ты кем работал там? – переменил разговор Трубников.
– Сперва на лесоповале, затем банщиком и под конец дорос до счетовода.
– Вот, будешь у нас бухгалтером.
– И буду, где наша не пропадала!
По актировкам,
врачей путевкам,
я покидаю лагеря…
– тихо и тоскливо запел Кочетков.
И вот, я покидаю
Мой обжитый край!..
Зрачки острых глаз Трубникова жестко сузились, он словно боится, что Кочетковым овладеет расслабленность.
Никогда, никогда не сольются
День и ночь в одну колею…
– запевает он твердым, почти злым голосом
Никогда не умрет революция,
Не закончив работу свою.
Старая революционная песня доходит до сердца Кочеткова. Задумчиво улыбаясь, он тихо подпевает:
Не закончив работу свою…
– …Помогать? Нет, не будем! – резко говорит Трубников.
Он сидит в своем кабинете за письменным столом. Напротив него – Сердюков, председатель колхоза «Маяк», мужчина с буденновскими усами. За другим столом, стоящим под углом к первому, склонился над картой полей Игнат Захарович, бывший слепец. Он что-то помечает на карте полей.
– Не по-партийному это, Егор Иванович! – вздыхает Сердюков и утирает большим клетчатым платком вспотевший лоб.
– А хозяйствовать, как у вас в «Маяке», – это по-партийному?
– Зашиваемся мы с сенокосом. А у нас обязательства… – тянет свою погудку Сердюков.
– Хочешь на чужом горбу в рай въехать? Не выйдет. Почему вы зашиваетесь?
– Людей не хватает.
– А куда же они делись?
– Разбрелись по белу свету, – поднял над картой голову Игнат Захарович. – Кому охота за одни палочки спину гнуть?
– Не за одни палочки, – поправляет своего бригадира Трубников. – У Сердюкова, считая его самого, три Героя Соцтруда и восемь орденоносцев.
– Полно зубы скалить! – не выдержал Сердюков. – Который сознательный колхозник, патриот своей Родины, для любимого государства… – Он запутался в пустословии.
Трубников закончил за него:
– …Может питаться святым духом.
– Так отказываешь?
– Нет, не отказываю.
Председатель «Маяка» задышал, как окунь, лицо его озарилось восторженной улыбкой.
– Егор Иванович, ангел, мне бы хоть десяток мужичков!
– Об этом и думать забудь, – холодно перебивает Трубников. – Ставь вопрос перед своими колхозниками, чтобы «Маяку» с «Трудом» жить под одной крышей. И нам польза, и государству.
– Хитро придумал, Егор Иванович! – прищурился Сердюков. – Не можешь ты моей славы переварить.
– Какая там слава! – устало махнул рукой Трубников. – Хочешь, я под тебя пойду замом или парторгом?
– Хитер, хитер! Да на каждую хитрую рожу у нас перехитрик есть. У тебя голосов больше – стало быть, тебя и выберут.
– Ты дело говори: будет польза, если объединимся?
– Понял я тебя, – не обращая внимания на слова Трубникова, говорит Сердюков. – Думал, хоть горе тебя смягчило, а ты еще лютее самолюбием стал.
– Ты мое горе не трожь, – сухо говорит Трубников. – А вот о разговоре нашем подумай…
– Дядя Егор! – В кабинет влетает Алешка Трубников. – Беда! – Он осекся, увидев, что Трубников не один.
– Давай, что там у вас? – И Трубников подал руку Сердюкову.
Но тот не торопился уходить, заинтересованный паническим сообщением Алешки.
– Нюрка Озеркова грозится все руководство перестрелять! – выпаливает Алешка.
– Что ж, мысль интересная, – так же хладнокровно говорит Трубников. – А за что?
– За Ваську!
– За какого Ваську? Ширяева,
Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 99
