Не спуская с пленного ненавидящего взгляда, Лавриненко тянул на живот ремень с кобурой.

— Отставить! — резко крикнул Павлик, и Лавриненко, чуть помедлив, убрал руку.

Пленный сидел все в той же позе, вытянув шею к микрофону и странно клацая горлом, отчего его хрящеватый кадык подскакивал кверху. Но, верно, он спиной чувствовал происходящее в машине: после окрика Павлика он выпрямился на стуле, и к лицу его медленно прилила кровь.

Знакомо, будто вылетела пробка из бутылки, в дубняке-разорвалась мина, за ней другая. «Теперь они дадут нам за своего „расстрелянного“ товарища», — подумалось Павлику, и странная усмешка, будто поднявшаяся из самих глубин его существа, тронула уголки губ.

— Товарищ Лавриненко, медленно вперед! — и вслед за тем Павлик неприметно для пленного включил передатчик.

Пленный грязным носовым платком утирал лицо, шею и кадык, похожий на застрявший в горле мосол. Когда он почувствовал движение машины, что-то отпустило его внутри, и на лице возникло спокойное удовлетворение.

— А вы наглый человек, Рунге, — громко заметил Павлик. — Жаль, что наш закон запрещает нам расстреливать пленных.

Рунге не ответил.

Павлик подал Лавриненко знак остановить машину. В наступившей тишине отчетливо просвистел над машиной снаряд. Перелет. Пленный вздрогнул и вскинул глаза на Павлика. Второй снаряд разорвался впереди машины. «Вилка», — решил Павлик. Та же мысль, верно, пришла и водителю, — не дожидаясь команды, он рванул машину в сторону. Как в металлический барабан, гулко и звонко ударили осколки в жестяную обшивку передвижки.

Теперь в дело вступили спаренные минометы. Каша заваривалась круто. Снег и земля охлестывали тело машины. Стрелки приборов лихорадочно дрожали. Потом что-то зазвенело, видимо вылетело стекло в кабине.

— Почему вы не удираете? — проговорил пленный. — Они же изрешетят нас…

— Я не могу показаться на глаза командованию после той шутки, которую вы со мной сыграли, — отозвался Павлик. — Мне, как и вам, остается только умереть…

Павлик не договорил, машину так тряхнуло, что он упал грудью на стол. Выпрямившись, он увидел белое, помертвевшее, потное лицо пленного, его горящие злобой глаза и плотно сжатые, посиневшие губы.

Бам-м! Казалось, небесный свод обрушился на крышу передвижки, на деле же то рухнул на машину молодой дубок, вырванный из земли снарядом.

— Вы не имеете права! — истошно закричал Рунге. — Прикажите вывести машину из-под огня! Вы отвечаете за мою жизнь! Вас разжалуют! Отдадут под суд!..

Только бы уцелели приборы! Передатчик давно уже был включен на полную мощность. Здесь, вокруг них, шипели и лопались мины, а над немецкими позициями громко звучали голоса Рунге и Павлика.

— О чем вы говорите, Рунге! — спокойно произнес Павлик. — Вы же сказали вашим товарищам, что я расстрелял вас! А мертвым терять нечего!..

Машина, подброшенная какой-то неведомой силой, едва не опрокинулась кверху колесами.

— Прикажите вывести машину из-под огня, господин лейтенант! — захныкал Рунге. — Я раскаиваюсь, это была мальчишеская выходка, мне всего двадцать лет, господин лейтенант. У меня старушка мать и сестренки, я боялся, что им будет худо за то, что я сдался в плен!..

— Вы же говорили, что одиноки.

— Я лгал, господин лейтенант, у меня мать, старая, бедная мать. У вас тоже есть мать, господин лейтенант! — по лицу пленного градом катились слезы.

Огонь немцев несколько утих, видимо, они прислушивались к тому, что происходит в машине. Но пленный этого не замечал, он почти сполз на пол и ломал свои худые веснушчатые руки. Он не заметил даже, как Павлик наклонил к нему микрофон.

— Будьте великодушны, выведите машину, господин лейтенант, они же убьют нас… — лепетал пленный. — Я ненавижу войну, я добровольно сдался в плен… Я больше не буду, господин лейтенант!.. — закричал он вдруг. — Хотите, я все скажу нм… всю правду!

— Вы уже сказали всю правду, Рунге, и ваши товарищи слышали вас!.. — громко произнес Павлик в самый микрофон. — Немецкие солдаты, на этом мы кончаем передачу! — он прикрыл микрофон рукой и крикнул Лавриненко: — Давайте назад!

В наушниках царил полный хаос: немцы, опомнившись, лупцевали вдогон машине из спаренных минометов, легких орудий, пулеметов, автоматов. Уже за дубняком их нагнал шальной осколок и перебил заднюю покрышку. Машину сильно занесло, но водитель справился с ней и осторожно свел под бугор. Лавриненко, радист и механик выскочили наружу, чтобы помочь водителю сменить колесо. Теперь, под прикрытием склона, радиосолдаты были почти в безопасности. На лице Рунге подсыхали грязноватые полоски слез.

— Так как же все-таки, — обратился к пленному Павлик, — есть у вас мама и сестренки?

Пленный хмуро молчал.

— Говорите, Рунге, или я поверну машину назад!

— Нет у меня никого, — с трудом разжимая зубы, выдавил из себя пленный.

— Зачем же вам понадобилась эта выходка?

— Сам не знаю…

— Знаете, Рунге, отлично знаете — на случай, если Гитлер все-таки победит. А жаль, что у нас не разрешено расстреливать пленных, даже таких, как вы. Я с наслаждением всадил бы в вас пулю!

— Не надо так жестоко шутить, господин лейтенант! — с какой-то противной, болтающейся усмешкой отозвался Рунге.

— А впрочем, — раздумчиво, словно самому себе, сказал Павлик, — вдруг свершится чудо, и вы еще станете человеком…

Вернулся Лавриненко, зажимая обтирочными концами кровавую ссадину на тыльной стороне кисти. За ним поднялись в машину радист и механик.

— Задело осколком? — спросил Павлик.

— Да нет, — отводя глаза, ответил Лавриненко. — Домкратом прищемило…

— А у Волкова, — заметил механик, — все лицо стеклянной крошкой посечено.

— Ладно тебе! — сердито обрезал его Лавриненко, и Павлика поразила тонкая и трогательная деликатность этого хмурого, молчаливого человека. — Иной раз при бритье больше порежешься.

Машина дернулась и пошла, набирая скорость. Павлик поглядел в окошко — обращенная к нему щека водителя была словно охлестнута репьевой метелкой.

— Вы объяснили товарищам, что произошло? — тихо спросил он Лавриненко.

— Они и без меня понимают, грамотные…

— А с машиной что?

— Левое крыло с фарой сорвано, бампер погнуло, пробоина в кожухе, маленько крышу смяло. Жестянщику на день работы…

И верно, на следующий день к вечеру машина была отремонтирована, а еще через два дня истек срок их командировки, и радиосолдаты двинулись знакомой дорогой в обратный путь. На этот раз Павлик бодрствовал, и ему привелось испытать все прелести горловины: жестокий минный обстрел и бомбежку, не причинившие им, впрочем, никакого вреда. Да и не в новинку уже было это для Павлика…

Когда он переступил порог знакомого блиндажа и прозвучал обычный вопрос: «Как съездили?» — с его губ против воли едва не сорвались противные, исполненные