— Не признаешь, атаман? — спросил я, и голос мой против воли зазвенел.

Баро Шыро молчал, угрюмо потупив взгляд.

— Старуху, которую ты убил, помнишь?.. Цыгана Петю, которого ты на смерть послал, помнишь?.. Нет, куда тебе всех загубленных помнить! А трубку свою потерянную помнишь?

Быстрая тень промелькнула по лицу Баро Шыро: трубку он помнил.

— Я эту трубку подобрал, атаман, я эту память сохранил. Теперь ты за все ответишь!..

Табор Баро Шыро накрыли под Никитовной, верстах в тридцати от Позднеевки.

Между тем Гвозденко и Агафон на лучших конях коммуны съездили в город и вернулись с отрядом чекистов. Порча трактора, угон коней были лишь звеньями в задуманном кулаками походе против коммуны. Когда брали Митьку Слегина и его свояка Придурковатого, Митька разорвал на себе ворот и, захлебываясь слезами, вывалил полный короб: и как богатеи с Миллионовки подкупили его, чтобы он подбил Придурковатого вывести трактор из строя; и как они уговорили его в пьяной пасхальной сутолоке затеять драку с коммунарами, что должно было явиться сигналом к кулацкой расправе над сельскими активистами…

— Тыщу рублев сулили!.. Чистый паспорт сулили!.. — орал Митька, размазывая по лицу сопливую грязь. — Пишите, всех пишите: Веремейко, Буртовский, Карачун, Ковшов, Чумак, Зябликов, Хлобыстов, а голова всему — Корниенков.

Пока Митька каялся в своей вине, без конца повторяя одно и то же, Придурковатый не произнес ни слова, только сверлил свояка ненавидящими глазами. Дурак-то был сделан из более прочного материала.

В ту же ночь все было кончено. Ни один из заговорщиков не пытался оказать сопротивления.

13

Следующий день, канун Первомая, мы посвятили последним приготовлениям к празднику. Но у нас всех было такое чувство, будто праздник уже наступил. Мы с Агафоном ходили в героях, мне это льстило, но Агафон злился: единственный случай был помериться силой с кулачьем, да и тот не задался…

Все же на душе у меня было смутно, мне не давала покоя мысль о Катюше, и я рано отправился домой. По дороге я повстречал Агафона и, пораженный, остановился; Агафон шел с девушкой. Маленькая, худенькая, в линялом голубом платье, она доверчиво притулилась к своему рослому спутнику. Они шли под руку, их пальцы были тесно сплетены, словно они боялись потерять друг друга. В свободной руке девушка несла кубанку Агафона. Лицо Агафона, непривычно белое, чистое, глядело на меня из-под шапки черных, аккуратно зачесанных волос, и я впервые увидел, что Агафон очень красивый.

— Вот… прогуляться вышли, — застенчиво сказал Агафон и теснее прижал к себе девушку. Она улыбнулась и посмотрела на него снизу вверх. — Хорошо нынче дышится! — продолжал Агафон каким-то виноватым голосом. — Исключительный воздух… Ну, бывай, Коляка…

Агафон повернулся, едва не оторвав от земли свою легкую спутницу. Они направились к околице, и я с невольной грустью смотрел им вслед. Они были вместе, они шли рука об руку, они были счастливы. И даже свежая, яркая фиолетовая заплата на штанах Агафона, казалось, сверкала счастьем.

Мог ли я думать, что в последний раз вижу Агафона живым!

Часа через два после нашей встречи в хату к нам ворвался Петрак, белый, как под луной, с дрожащей челюстью:

— Давай до мельницы! Агафона убили!..

Вот что я узнал из сбивчивых, отрывистых слов Петрака, пока мы бежали к мельнице, стоявшей на взлобке между речкой и околицей. Проводив девушку — она была из соседнего села, — Агафон возвращался в Позднеевку, когда из-за мельницы наперерез ему вышли трое: Карачун, Буртовский и Веремейко — кулацкие сынки, разоблаченные Агафоном студенты.

Какой у них там вышел разговор, неизвестно, но кончился он тем, что Агафона хватили шкворнем по голове. Агафон упал, а нападавшие бежали. Старая кубанка смягчила удар, и, когда лежащего на земле Агафона приметил Павел Ермолин, направлявшийся куда-то с гармонью, в нем еще теплилась жизнь. «Не трожь меня, — сказал Агафон, — не то я помру раньше, чем скажу. Передай ребятам — меня убили Карачун, Буртовский и Веремейко…» Затем он уронил лицо в траву и затих. Убедившись, что Агафон мертв, отец Катюши побежал в деревню и поднял наших ребят. Одни бросились к мельнице, другие, во главе с Гвозденкой, на неоседланных лошадях пустились в погоню.

— Анюту жалко, — сказал мне Петрак, — у них с Агафоном большая любовь была.

А я никогда не слыхал…

Агафон скрывал, боялся — девки ее засмеют, что с драным гуляет.

Когда мы прибежали на мельницу, там собралось уже много народу. Агафон лежал на траве, шагах в десяти от дороги, там, где его настигла смерть. Он лежал на животе, подмяв под себя одну руку, а другую, сжатую в горсть, выбросив в сторону. Кубанка спала с его головы, рассеченной страшным ударом, и в нее, как в сосуд, огустев в черноту, натекла кровь. Но ведь Агафон шел по дороге — почему же тело его оказалось здесь, на траве? Может, он бросился бежать? Не похоже это на Агафона, да и зачем было ему бежать к мельнице, в гору, когда, кинувшись в другую сторону, он мог скорее уйти логом и кустарником? Нет, скорее всего Агафон бросился на убийц, бросился с этой страшной раной в черепе. Ведь на траве до сих пор сохранился их дымчатый от вечерней росы след: они удирали к речке. Верно, он не настиг их и упал без сердца. Пока я думал об этом, Агафон сам дал мне ответ. Сжатая в горсть рука его вдруг разжалась, и на широкой, в желтых мозолях ладони что-то тускло блеснуло. Присев, Петрак осторожно разогнул пальцы Агафона. На ладони, в запекшейся крови, лежал круглый бледно-голубой студенистый комок.

— Глаз, — сказал Петрак и плюнул.

Люди придвинулись ближе.

— Глаз, — повторили голоса. — Или Карачуна, или Буртовского… Веремейко — карий…

Послышался конский топ, к толпе подскакало несколько всадников на неоседланных конях. В переднем я с трудом узнал Гвозденку: все лицо его было исполосовано кровавыми рубцами. В первый момент я подумал, что наши настигли убийц и те в схватке подранили Гвозденку. Но потом догадался: его исхлестали ветви деревьев. В волосах и в одежде Сергея торчали сучки, листья, даже целая веточка. Гвозденко спрыгнул с коня. И конь и всадник шатались.

— Утекли, гады!.. — проговорил он, дергаясь лицом.

Разломив толпу, Гвозденко подошел к Агафону; его повело в сторону, как от удара в грудь, и он плашмя упал рядом с телом друга.

Я видел много людского