Поэтому дядя Егор и отправился за ним в спаленку.

— Не дело, Матвей, гостей бросать… Да здоров ли ты?

Парень лежал на кровати лицом к стене.

Старик подошел, наклонился.

— Смеешься… Да что с тобой?

Матвей порывисто поднялся, силой усадил рядом с собой старого друга.

— Болен, дядя Егор! Страшно закружилась голова… И боюсь: вдруг опять упаду, и будет ужасно больно?

— Вроде бы не пил…

— Сейчас все поймешь.

Матвей подал письмецо. Дядя Егор прочитал:

«Матвей!

Я знаю, что тебя нет, что ты мне приснился. Разве я могу думать иначе?.. А сейчас мне снится твое поле, и я удивляюсь: откуда я его так хорошо знаю?

И тогда мне хочется хоть немного яви.

Катя».

— Вот и ладно, — удовлетворенно сказал дядя Егор. — Здесь же ясно сказано: теперь не упадешь. Значит, проверила себя… Ну, пойдем к столу. Зачем прятать радость от людей?

39

Ганьшин нес к Даниловой избе доски. Перед окнами бросил их, сел на завалинку отдохнуть.

Тут и подошел к нему Нестеров. Наверное, подумал: «Что еще нужно этому человеку от печального жилища слепого?»

А Ганьшин с надеждой спросил незнакомца:

— Интерес к избе имеете?

— Пожалуй, — неопределенно сказал журналист.

— Против постояльцев ничего не имею. В избе еще жить можно.

— Где уж в ней жить!

Ганьшин с сожалением посмотрел на добротный костюм незнакомца («не иначе, как учитель») и неуверенно возразил:

— Простому человеку вполне можно… Или, к примеру, учителю. — На всякий случай предупредил: — А то ведь заколочу. Последние доски со двора посбирал… А учителю здесь будет спокойно.

— Не учитель я, — невесело усмехнулся Нестеров.

— Тогда другой разговор, — разочарованно сказал дорожный мастер и, потеряв интерес к собеседнику, стал закуривать.

Нестеров догадался, с кем имел дело.

— Со стариком хлопотно?

Ганьшин удивился.

— С Данилой? В курсе, стало быть… Есть маленько. А старичок — ничего. Опять же пенсию платят. Вчера принесли… Хороший человек не в тягость… Знаете, стало быть, Данилу?

— Знаю.

— Старичок — ничего… А изба — что? — Ганьшин с ожесточением вырвал из стены кусок гнилого дерева. — Я бы, язви ее, вмиг разнес! Срам нонче в такой избе жить! А на этом месте… Эх, кабы лесу! Каждой своей девке по дому бы срубил!

— Колхоз строит.

— Строит, — согласился Ганьшин. Вздохнув, объяснил: — Девки у меня. Кто в мое положение войдет? Я бы каждой гнездо устроил. Сил хватит! — Помолчал и наставительно заключил: — У каждого своя печаль, каждый о своем думает.

Нестеров вспомнил грустную историю его дочери, Зойки, и ничего не возразил. И в своем очерке, теперь уже почти готовом, он бережно расходовал слово. Многое решает сама жизнь, как решила она его неоконченный спор с Прохором и Данилой. Надо ее знать, а не выдумывать. Тогда тление Даниловой избы не будет стыдливым открытием. Не омрачит весну, не задержит цветение уцелевший на дереве прошлогодний лист.

Он выбрал улицу, по которой не ходил с детства. Редкие дома он узнавал в зелени молодых тополей. Деревенская улица простодушна и искренна. Он помнил ее больной и печальной, с забитыми окнами, с пустырями, вместо домов; помнил, как она ожила доброй надеждой, и в замшелых постройках зажелтело свежее дерево; помнил ее в затянувшемся ожидании — это тогда нетерпеливая рука дала жизнь тополям.

Понимал ее и сейчас: она не хотела ни грустить, ни ждать.

40

Когда «Волга», настойчиво сигналя, стала обгонять, Матвей почувствовал недоброе. Так и есть: загородив дорогу, она заискрилась в лучах фар. Около нее, заслоняясь руками от слепящего света, стояли настороженные люди. Матвей затормозил. Люди тотчас оказались где-то рядом.

— Что случилось?

— А ты выйди, посмотри, — послышался из темноты раздраженный голос.

Шмелев устало сполз на подножку, тяжело спрыгнул на асфальт. Люди — их было четверо — подвели его к «Волге». Они были молодые, непросто одетые, курили дорогие сигареты.

Вот и причина вынужденной остановки: бок «Волги» был обезображен глубокой вмятиной. Матвей даже прикинул стоимость ремонта: рублей тридцать.

— Я, что ли?

— Свидетели! — Раздраженный голос принадлежал маленькому человеку, видимо, хозяину машины. Было видно, что он приготовился к скандальному разговору. Его короткий плащ по-детски топорщился, и сам он чем-то напоминал воробья в драке. — У меня трое свидетелей!

Остальные утвердительно закивали.

— Может, не я? — безнадежно спросил Матвей, потому что несколько минут назад ловил себя на том, что засыпал за рулем. И не спросил бы, не будь этих хмурых, неприязненно смотревших на него свидетелей.

— Пойдем!

Около его машины зачиркали спички. На прицепе нашли следы голубой краски.

— Значит, я, — устало согласился Матвей.

Было видно: люди не ждали такого легкого признания. Оттого маленький человек растерялся.

— Что же будем делать, приятель?

— Не знаю, что и делать…

Один предложил:

— Пусть платит рублей двадцать — и дело с концом.

— Ты думаешь? — усомнился хозяин машины. — А если с меня слупят больше?

— Проси больше.

— Но — сколько?

— Думаю, рублей тридцать, — сказал Матвей. — Но денег нет с собой… Да и с зерном я…

Хозяин озадаченно молчал.

— Тридцать — деньги. Соглашайся, Вадим. Спать хочется! Бери адрес — и едем.

— Не знаю, право…

Матвей достал документы. Это немного успокоило маленького человека. Записали номер машины, адрес.

Напоследок хозяин машины словно вспомнил:

— Ты, часом, не под хмельком?

Но его оборвали:

— Брось, Вадим! Устал человек.

Матвей виновато улыбнулся.

— Верно.

Они пошли, но в темноте еще о чем-то говорили. Затем один вернулся.

— Послушай, парень: пожалуй, мы за тебя рассчитаемся.

— Зачем? — пожал плечами Матвей. — Не надо.

— Ну… как знаешь.

«Волга» уехала.

Спать теперь не хотелось. Только усталость, неприятная, с головной болью, овладела им. Перегнал машину на обочину (ну, конечно, ехал левой стороной и прижал «Волгу» к кювету), прилег на сиденье. Хотя беда уже случилась, а путь далек, надо соблюдать шоферский закон: одолевает сон — вздремни, другого выхода нет.

Звезды с трудом пробивают густую мглу. Кажется, что от их мерцания доносится какой-то шелест, и этот шелест навязчив. Но это от усталости шумит в голове. В дверцу тянет сентябрьским холодком, но встать, поднять стекло теперь неимоверно трудно. Вторая ночь без сна.

Позавчера Петр Прохорович вызвал прямо с поля: «Поезжай в обком. — Зачем? — Слышал, с делегацией за границу едешь. В Болгарию… Нет, не сразу: в обкоме и узнаешь, когда и как…»

В обкоме приняли хорошо. Спросили: согласен ли, а если согласен — нет ли каких просьб? Еще бы не согласен! Спасибо за честь…

Тем же днем успел бы вернуться домой, но не вытерпел: отыскал в справочнике номер телефона Нестеровых и позвонил.