У нее дрогнул голос, и Михаил поспешно сказал:

— А за то, что день рождения утаила, жди теперь подарка целую неделю.

У Тайки вспыхнули щеки.

— Какой подарок?

— Там увидишь, — пообещал он, сам еще не зная, что подарит.

— Скажи, — пристала она, — ну скажи, а? Ну хоть какого цвета?

— Зеленого. Устраивает?

— Устраивает. Деревянное? Матерчатое? Железное?

— Отстань.

Но она опрокинула его на спину, придавила плечи.

— Не отпущу.

Он посмотрел на нее снизу, вспомнил то свое состояние и, чтоб спастись от него, с нарочитой досадой сказал, что оно металлическое. И она отпустила его.

— Запомним. Зеленое, металлическое. А у тебя когда день рождения?

— Пятнадцатого октября.

Она загнула пальцы:

— Август. Сентябрь. Через два месяца. А сколько тебе будет?

— Двадцать. Не то что некоторым.

Они жевали бутерброды, пили лимонад с конфетами. Совсем по-семейному. Посмотреть со стороны — семья после трудового дня.

Еда вроде как сморила ее. Она сегодня не танцевала, мало болтала.

— Ты читал «Овод»? — спросила она, раскинувшись на песке.

— Конечно, а что?

— Рассказал бы. У нас одна девчонка читала, да только давно, ничего толком вспомнить не может, только ахает: «Ах, какая книга, ох, какой Овод».

Он стал рассказывать. Говорил, вспоминая, медленно, с паузами. И вдруг в одну из пауз услышал легкое посвистывание носом. Он присмотрелся: Тайка не просто лежала с закрытыми глазами, она спала. Тогда он тихонько, чтоб не разбудить ее, подвинулся, уткнулся ей в плечо и мгновенно заснул. Курсанты тоже вставали в пять утра.

Проснулись они от холода. Солнце зашло. Песок быстро остывал.

— Ой, — заволновалась Тайка, — бежим скорее, опоздаешь!

— Не опоздаю, сейчас часов десять. Небо вон еще розовое.

Часы — было первое, что он собирался купить с получки.

— Нет-нет, — нервничала Тайка. — И как это я уснула, надо же. Бежим.

Они прыгали с кочки на кочку.

На какой-то миг Тайка замешкалась, не то споткнулась, не то чуть не упала, — остановилась внаклонку.

— Ты что?

— Ничего. Бежим дальше. — И понеслась.

Они успели к последнему трамваю.

— Ну, что я тебе говорила? — победно ликовала Тайка. — А если бы не послушался меня?

— Молодец!

— Всегда будешь меня слушаться?

— Рад стараться, — вытянулся он.

— То-то же. Вольно, — разрешила она.

Она стала отбирать у него портфель, и он увидел, что она держит в руке свою прюнелевую туфельку. Взглянул на ее ноги — она была босиком.

— Ты почему разулась? А где вторая?

— На болоте осталась, полежит до следующего выходного, ничего не случится.

— Да ты что?

— Когда же искать ее было? Видишь, только-только успели.

— А если дождь? Испортится же.

— У меня спортсменки есть, баретки. Да ладно, хватит об этом.

Они стояли на площадке пустого вагона. Он смотрел на нее и удивлялся, до чего она тоненькая, как… как пилка. Остренький носик, острая грудь, локти, коленки, а когда шевелится — видны еще и острые лопатки. Колючая елочка. Тоненькая, острая и такая любимая. Он обнял ее. Потому что он был большой и сильный и ее надо было вот так вот оградить руками от всего мира, от этой ночи, от всего, что могло быть плохого.

Они были уверены, что их тайну не знает и не узнает никто. Тайна эта как невидимой стеной отгораживала их от людей. Люди были сами по себе, они сами по себе. Это было тревожно и сладостно.

А в следующее воскресенье Тайка привела за собой хвост. Только она выскочила из вагона и бросилась к Михаилу, уже ожидавшему ее, как следом за ней соскочила с площадки второго вагона тетка. Онемевшая Тайка с открытым ртом смотрела на воинственно шагающую к ним тетку, а у Михаила первым инстинктивным движением было привлечь к себе Тайку. Это их и выдало. Так можно было соврать что угодно, хотя бы что они тут встретились первый раз или что тут намечается встреча целой компании, но этот жест не оставлял никаких сомнений.

— Вот оно что, — довольная, что поймала их, завела тетка. — Вот она с кем. Далеко и искать не надо было — соседушка.

— А что такого? — зазвенел Тайкин голос. — Что я, не могу встречаться с человеком? Я уже взрослая, к вашему сведению.

— Встречаться! Встречаются на виду, а не по кусточкам прячутся. Встречаются они! Да таких встречалок у них, у военных, в каждом городе по десятку. А как пузо вырастет — ищи-свищи его, — распаляла себя тетка.

— Замолчите! — гаркнул Михаил. Его затрясло.

— Он еще и голос подает, — подбоченилась тетка, — Смотрите, люди, обратилась она к единственному свидетелю — вожатому трамвая. — Совратил девку да еще и гавкает.

— Не ври, не ври! — закричала Тайка. — Никто меня не совращал. Он хороший, он лучше всех. Не смей!

Михаил отодвинул Тайку себе за спину и шагнул к этой мерзкой ведьме. У той руки сразу сползли с боков, она оглянулась на вожатого.

— Ты чегой-то, чегой-то? Если все по-честному, то и слава богу. Мне-то что, мне какое дело. Только перед родителями ейными отвечать. А если у вас все в порядке…

Михаил крепко взял Таю за руку и повел от тетки, не слушая, что она там продолжает нести. А та, как только они отошли, воспрянула, хотела что-то крикнуть, но только смачно плюнула им вдогонку и заторопилась к вагону.

Но и вожатый очнулся от дарового представления, рывком тронул с места, так что тетка даже не успела взяться за поручень. Некоторое время она бежала следом, сыпя проклятья вожатому и потрясая кулаками. А трамвай, набирая ход, звенел и гремел и катился себе по сверкающим рельсам.

Скандал словно лишил их сил. Молча дошли они до своего места, подобрав на ходу оставленную с того воскресенья туфлю, и легли на горячий песок, спрятав головы в тень шиповника. Молчали, молчали и незаметно уснули.

Михаилу приснилось, что его лица касаются сотни несмелых мотыльков. Они кружат возле него, садятся на лицо. Он смахивает их, а они снова кружатся и кружатся, легкие, душистые.

Он разомкнул веки и первое, что увидел, — стайку розовых лепестков, летящих на него из Тайкиной горсти, и черные круглые глаза. Потом услышал щебечущий голос и поднялся.

— Ты, наверное, подумал, что дождь идет?

— Бабочки приснились. Извини, я уснул. А ты?

— Я тоже спала. Тетка моя кого хочешь уморит.

— Да, тетка твоя… Ей бы еще ухват в руки. Настоящая Одарка из «Запорожца за Дунаем».

— Ну а ты на нее — как коршун из «Лебединого озера».

— Я-то коршун, только она