Вася, коричневый, как вылепленный из глины, и присыпанный пылью, в отвердевшем от жары пиджаке, приехал через два дня. Тетка увидела его и поняла, что он что-то знает. Вася сел на опустевшую койку и угрюмо глядел в пол разъеденными пылью глазами. И молчал.

Полина смотрела на него с растущей тоской. Ох, если бы он поразговорчивее был! Они бы сейчас все вдвоем обсудили. И ему бы легче и ей. Она столько слов приготовила за эти два дня, пока его ждала! А теперь чувствовала, что уж лучше молчать вместе с ним. Но она была женщиной, и ей молчать было труднее.

Поэтому, горько вздохнув, Полина решила признаться:

— Ох, Василек, большую я ошибку в своей жизни сделала!..

Действительно, что стоило ей тогда протянуть руку и взять младшего?.. Но уж больно он был неприглядный, особенно когда крестили: морщеный, рыжий и даже глаз не показал. А другой, черненький, открыл туманные, молочные глаза и жалобно сморщился. Сестра Марья тут же тревожно сказала:

— Поскорее бы нам их окстить, Полюшка! Этот-то, первый, больно плохенький! Кабы не помер…

Крестины были убогие. На весь район осталась одна не-порушенная церковь. Риза на попе была облезлая, крестил он разом семерых ребят, спешил и путался. Воду в купель плеснули какую-то ржавую, в воск было что-то намешано, свечи чадили и тут же оплывали. И громко плакали озябшие младенцы…

— Мне бы, Вася, тебя тогда взять, — не в силах отделаться от воспоминания, тихо сказала Полина. — Разве бы я столько горя увидала?..

— Не знаю, тетя Поля… — угрюмо ответил Вася. — Может, никого брать не надо было.

И Полина замолчала, не смея даже заплакать. Васины слова она приняла так, что, возьми она его в дети, тоже не сумела бы, наверно, человеком сделать. Ей страстно хотелось защищаться, но слов у нее не было.

Вдруг Вася спросил:

— Куда ее унесло? Тетка вздрогнула.

— Не знаю, Вася… Сказала, что к матери.

— А не с Валькой?

— Нет, Вася, что ты!.. Он отвернулся.

— А, один шут!.. — бросил он глухо и вдруг прикрыл глаза коричневой ладонью.

Полине показалось, что его мучает стыд, неловкость. И она поспешила утешить:

— Все пройдет, Вася, забудется. А насчет разговоров не бойся: никто ничего и не знает. Дело это наше, семейное, ни до кого не касается…

Он сказал почти злобно:

— Ишь ведь как вы считаете! Наоборот, до всех касается!..

Больше в этот день они не говорили. И Полину томила мысль, что Вася затаил что-то и, может быть, она уже больше ему не нужна.

…Утром она услышала, как Вася поднялся. Как всегда, ровно в пять. Она робко к нему приблизилась. И он вдруг сказал ей:

— Если хочете, тетя Поля, то загородку эту мы снимем. Чего вам без воздуха тесниться?..