ЮННА МОРИЦ: «Всё меньше евреев в России, всё больше в России жидов».

«ВЫ ЧЕЛОВЕК ВЕРУЮЩИЙ, – пишут мне, – и, конечно, читали и Библию и Евангелие. Но почитайте ещё». Далее перечисляются главы из Писания, в которых, по мнению автора письма, служение Христа иудеям. Нападки и на монархизм. «Вы, в конечном счёте, за самодержавие, а кто из царей после Петра был русским? После того как он женился на этой немецкой потаскухе из-под Меншикова». Далее возглас: «Слава Яриле!»

Знаю, что отвечать более чем безполезно. Тут правило: заблуших не осуждай, жалей, а упорствующих обличай, не сработает. Тут не упорство, тут твердокаменность.

И разве только в этом вопросе. Возьмём секты молокан, трясунов, пятидесятников, хлыстов, скопцов. И возьмём блаватских рериховцев, аум-синрикё, «белое братство», «богородичный центр», вроде последние поумней, но всё то же: хотят жить без Бога, то есть без Христа, сотворить для себя удобное божество.

И опять же: говорить с ними – себе дороже.

Народная и светская поэзия: просветление и нытьё.

СЧИТАЛКИ ДЕТСТВА, мои и дочери. У нас были «На златом крыльце сидели», «Ехал грека через реку», «Екэтэ бекетэ чукэтэ мэ. Абуль фабуль дэ и нэ», многие другие.

У дочери и сына: «Шла собака по роялю, наступила на мозоль и от боли закричала: «До-ре-ми-фа-ми-ре-соль». Или: «До-ре-ми-фа-соль-ля-си, кошка ехала в такси. Заплатила пять рублей и поехала в музей. А котята прицепились и безплатно прокатились. Кошка стала их ругать, а котят-то двадцать пять». Коротенькая: «Цан, цан, цан, вышел маленький пацан». «Шла машина тёмным лесом за каким-то интересом. Инте-инте-интерес, выходи на букву эс!» «Эники-бэники, ели вареники. Эники-бэники, клёкс, вышел пузатый матрос». Ещё: «До-реми-фа-соль-ля-си, ты, собака, не форси, шляпу на бок не носи, что украла, принеси. – Я украла колбасу, завтра утром принесу. – Почему же не сейчас? – Потому что тихий час».

В ДУХОВНОМ РОСТЕ нет возраста. Верующий ребёнок мудрее неверующей матери.

ПИСАТЕЛЬ-УЗБЕК торгуется с арабом, продавцом обуви: «Я тебя назначаю, слышь, комендантом города и разрешаю тебе держать карательный отряд. Представь: твою жену потащил староста…» – «Кто есть староста?» – «Это соблазнитель. Он твою жену тащит, а ты не можешь сбавить две тысячи, чтобы спешить к ней. Уступаешь жену, а в цене не можешь уступить…»

Он же: «Товарищ, верь, есть в жизни счастье, я заявляю не спьяна: верь, на обломках сионовластья напишут наши имена». Он же (шутка): «На Чукотке я не был, но можно её заработать».

ГОСУДАРСТВО ИНОГДА слабеет. Тогда отдельный человек вынуждается стать сильнее, чтобы выжить: не на кого надеяться. Но потом все равно осознаётся необходимость государства. Пускай даже такое: с воровством, с бедностью. Что нам кого судить? У Бога это право, не у нас. У нас вообще нет никаких прав, только обязанности. И это хорошо.

ЖЕНЩИНЫ ЧАЩЕ плачут, может, от этого дольше живут.

– Слушай, можешь себе представить, у меня жена гениальная. – Как? – Ссорились, ссорились, я ей и вылепил: курица не птица, баба не человек. Она взвилась и на меня. И такую бабскую визготню подняла. Я: – На зло мужу сяду в лужу. А она, представь, и ведь нигде не прочитала, ни от кого не слыхала, тут же: – А ты назло жене валяшься в… понимаешь в чём. – Нет, их не перерифмовать.

ПЛОХО БРЕЗГЛИВЫМ. Они показывают тем самым свою обезбоженность. «С грязного не треснешь, с чистого не воскреснешь» – вот формула на все времена. Очищаете, фарисеи, посуду, а сами внутри полны нечистот.

ОБЩЕСТВО НАШЕ было лягушкой в болоте. Да, мутновато, да, опасности, еду надо добывать. Но жить можно. Жили бы и жили, нет, стали жаловаться на жизнь. Тогда поместили лягушку в резервуар. Вода дистиллированная, кормят гуманитарно. Хорошо, но что-то вот холодновато. «Да-да, извините, сейчас подогреем». Под резервуаром огонёк. Греет. Тепло. Прыгает от счастья лягушка. А огонёк всё горит да горит, вода всё горячее да горячее…

ПЕТРОГРАД, ЛАВРА, надписи на плитах:

Родился мудрым быть и в вечность отлетел,

Конечно, рано ты к безсмертию созрел.

Но феникс, чтоб ожить, во пламени сгорает

И небожитель так живёт: скончался – оживает.

Родители, друзья и ты, супруг любезный,

Престаньте проливать на гроб мой токи слезны.

Нас разлучила смерть, но вечность съединит:

Всяк неизбежным сим путём туда спешит.

Ни тяжкая земля, ни камень гробовой

Души безсмертныя не окуют полета.

Она, как узница от цепи роковой

Летит в безбрежну даль сияния и света.

Земная жизнь как тяжкий плен стесняет.

Удел земли – мятеж и суета.

Единственное в жизни утешает —

Животворящее сияние Креста.

За ним, христианин, отринь земное бремя!

За ним, туда, где зародилось время,

Оттоль связует всё цепь древняя веков,

Тебя, как сына, там ждёт вечная любовь.

– ВМЯТИНА НА БАМПЕРЕ получилась от столкновения. Сына посадили. Машину притащили на прицепе. Её сразу стали разбирать на запчасти. Что-то заплатили матери. А сын говорил ей, что не виноват, что вмятина на бампере это доказывает, чтобы она хранила бампер. И она ходила всюду с этим бампером и требовала, чтобы было новое расследование.

ЯПОНСКИМ СТИХАМ очень легко подражать. Конечно, подражание не стихи, так. Но интересно. «Четвёртые сутки идёт симпозиум. Ещё один день умирает. Озеро чернеет от горя». Или: «Осыпанные снегом кусты озаряет закатное солнце. Так похоже на цветущую вишню. Но как ещё далеко до весны». Или: «Прекрасная Котэ-сан рисует мой портрет. Касается на рисунке моих щёк и волос. Как бы я хотел стать бумагой!» – «Лунный свет так любят в Японии, что он хочет здесь остаться. Но как же и нам без него?»

ВОЗВРАЩАЛИ ЦЕРКОВНЫЕ пристройки. В разрушенном храме начали служить. А рядом, в сторожке, жили бомжи. Жили здоровенные парни-пьяницы и по-наглому не уходили. Их и милиция боялась. Батюшка, выпускник семинарии, раз их поуговаривал, два, безполезно. Даже и ему угрожали. Тогда собрал из тех, кто уже стал ходить в храм, мужчин, объяснил задачу. Ранним утром отслужил молебен с водосвятием, окропил всех святой водой. Приложились к Кресту.

– Ну, братья, побили бесов – врагов невидимых, пойдём бить врагов видимых.

Пришли к сторожке, вышибли дверь. Те вскочили. Батюшка запел молитву, его поддержали: «Царю Небесный».

И сдались, и не сопротивлялись. И ушли. Потом некоторые даже стали ходить в храм. – «А чего вы нас тогда испугались? Вас же много, да у вас и оружие было». – «Не знаем. Непонятно. Страшно стало, вот и