Каждый год Леон Шмидт приезжает из Германии в Питер и несколько дней сидит в подъезде Гара. Ждёт, когда тот выйдет из квартиры. Ждёт напрасно.

Гар – это прекрасная безответственная свободолюбивая песня. Её надо слушать – и всё. И больше ничего делать не надо.

А Леон не понял. Леон слушал, слушал, а в песне были такие слова: «Есть лишь я – и есть лишь ты». И это была правда: у Леона никого больше не было.

Он родился в Казахстане. Этнический немец. В девяностых с женой переехал в Германию. Но жизнь не задалась. Однажды жена оставила Леона в больнице и исчезла.

Смирительная рубашка – смиряла, а радио на подоконнике – играло. Звучала какая-то русская волна. Гар пел «Русскую дорогу».

Никто в палате не понимал эту песню, кроме Леона: он в совершенстве знал и русский, и немецкий.

Песня заполняла собой всё его жизненное пространство. Он становился нежным и податливым, как ребёнок: не сопротивлялся уколам и послушно пил таблетки.

Он выучил наизусть все песни Гара. И понял, что они с ним – родные души: оба не принимают это поганое устройство мира. Гар пишет об этом песни, а Леон – письма: главам государств, правительствам и прочим ответственным за бардак на планете лицам.

Дело в том, что Леон знал, как изменить мир. Им с Гаром просто надо объединиться – и вдвоём будет легче. И он принял решение.

«Беру курс на Ленинград, через тонкий лёд!..» – написал Леон, цитируя песню.

…Каким образом он узнал адрес – не ясно. Но – приехал в Питер, нашёл дом, сел на подоконник первого этажа – и стал ждать Гара.

Дождался. И сказал:

– У меня, кроме тебя, никого нет. «Есть лишь я – и есть лишь ты».

Гар даже не сразу понял, что этот тип говорит с ним цитатами из его же песен. А когда понял, поспешил к лифту.

Леон просидел в подъезде три дня. И исчез.

Но через год снова явился. Вошёл в знакомый уже подъезд, сообщил консьержке, что он к Гару, – и прилёг на подоконник.

При встрече с Гаром он снова сказал:

– У меня, кроме тебя, никого нет.

Гар решительно не знал, что делать. Психушка Леона не заберёт, так как от сумасшедшего требуется письменное подтверждение, что он сумасшедший, а Леон подтверждать это не собирался. Ментам он тоже был ни к чему – Шмидт не наркоман, не убийца, просто сидит на подоконнике. Свободный человек, имеет право.

И вот уже шесть лет этот свободный немецкий человек приезжает в русский подъезд и сидит. Иногда три дня, иногда пять; потом уезжает.

У меня, кроме тебя, никого нет

Леон не терял надежды, а Гар – бдительности: в очередной приезд немца он три дня не выходил из квартиры.

Но вечером третьего дня в его дверь позвонили. На пороге стояла соседка.

– Здравствуйте. Леон живёт у меня. Он говорит, что уедет только тогда, когда вы с ним поговорите. Поговорите с ним, пожалуйста. У меня завтра ребёнок из лагеря приезжает.

– Но вы же понимаете, что Леон – сумасшедший?

– Он немного необычный, да. Вы поговорите с ним? Он ждёт вас.

Есть женщины у русских селеньях!..

Соседке было жалко Леона, но у жалости прошёл срок годности. Ей захотелось вернуться обратно, в свою жизнь. Без Леона.

Гару стало жалко женщину, которой было жалко Леона, и он пошёл поговорить.

«Немного необычный» Леон и чашка чая ждали Гара на кухне.

– Леон. Вот вы пишите мне письма, вы приезжаете, живёте у чужого человека, – но вы же понимаете, что это не совсем нормально? – начал Гар.

– Да-да, понимаю, – ответил Леон. – Я просто к тебе приехал.

– Что значит «к тебе»? Жить у себя я вас не оставлю. Чем же я могу вам помочь?

– Я просто приехал, я всё понимаю. Я просто приехал. А что ты мне на письма не отвечал?

– А как я мог на них ответить?!.

– Я понимаю тебя, – не сдавался Леон, отхлёбывая остывший чай.

Шмидт выглядел кротким и, кажется, правда всё понимал. Кроме одного:

– Но ты же сам пел, что «Есть лишь я – и есть лишь ты»!

– Леон, я пел – не о тебе.

– А о ком? – Леон напрягся.

– Господи, но это же песня, просто песня!..

– Да? А я тебе верил, думал – мы вместе…

– Что вместе?

– Вместе переустроим этот мир… Я ведь писал во все центры.

– Какие центры?..

– Центры управления планетой. Но мне не ответили. Видимо, их это не волнует.

Гар безнадёжно смотрел на визави.

– Так, – твёрдо сказал Гар. – Ты обещал, что, когда мы поговорим, ты уедешь.

Леон кивнул. И уехал.

* * *

И снова посыпались письма из Германии.

Леон продолжал бранить миропорядок. И уверял, что только Гар и он смогут спасти мир. Обещал для этого прислать много денег.

Иногда его вера гасла – и он ругал Гара за предательство; но потом прощал. И снова обижался: ты же сам пел!.. Я тебе верил, а ты!..

Порой Леону очень хотелось дать послушать Гару его же песни, чтобы тот проникся, сердцем растаял. Мол, вот, слушай, может, поймёшь что-нибудь. Приблизишься, так сказать, к образу и подобию.

* * *

Письма летели и летели.

На моей полке была уже целая стая, которая звала, жаловалась, кричала, плакала, а иногда просто просила прислать сигарет.

Марки на конвертах были немецкие, настоящие, адрес – тоже. Но иногда мне казалось, что Леон где-то рядом. Что эта Германия находится за рекой Пряжкой. Возможно, Леон загремел к Николе: стал прихожанином психиатрической больницы св. Николая Чудотворца, что на Матисовом острове. Время от времени Леона выписывают – и он снова идёт к заветному подъезду. Сидит на подоконнике или на ступеньках. А потом возвращается обратно на Пряжку, к Николе.

В его палате лежат ещё четыре человека, ещё четыре леона, тоже не сдюживших противоречий этой жизни. Тишина капельная. Капает всё время: за окном – дождь, в палате – капельницы.

– У меня, кроме тебя, никого нет, – говорит Леон.

– У меня, кроме тебя, никого нет, – повторяет второй Леон, а следом четвёртый и пятый.

Эхо носится по палатам. Ищет носителя: «тебя», «тебя», «тебя».

Потом их отпускают в мир, но мир не жалует леонов, и Никола опять забирает их к себе.

* * *

Звонки с Земли.