Не знаю, как именно огребли сотрудники на проходной. Но подозреваю, что очень сильно. И что наказали их не «дублём», а самым что ни на есть рублём. Потому что они как-то резко здороваться перестали, досмотр личных вещей затянули и на все наши: «Да нет у нас ничего запрещённого», отвечали: «Ну-ну, рассказывайте больше, шпиёны-контрабандисты проклятые».

Так я, сама того не зная, разок поработала на спецслужбы. Не советую. Странные ощущения.

Глава 15. Ромалэ, вы мои ромалэ…

– О, представляете, я тут на «Калину» ездил!

– Да ну? Вы ж божились, голубчик, что в делах начальственных не будете принимать никакого участия!

– Да ладно, мне начальник отряда поощрение обещал. Ну, поехали мы с мужиками в женскую колонию, тут неподалёку. А я ж чечёточник. Да там как сбацал чечётку! Ушёл со сцены, меня на бис вызвали! Я им ещё раз сбацал! Девчонки балдеют! После концерта подошли несколько, адресок дали, сказали, чтоб написал обязательно. Я даже спать две ночи не мог.

– А это ещё почему?

– Не могу. Глаза только закрываю – и сразу передо мной бабы, бабы, бабы…

«Калина», она же «Калина красная» – что-то вроде КВН-а и шоу талантов одновременно. Очень престижное событие. Зэки ищут по всей колонии самых даровитых музыкантов, танцоров, художников и ещё чёрт знает кого. Руководство, по их словам, чинит конкурсантам всяческие козни, но на самом деле холит и лелеет. Ещё бы: выиграет зона – начальству поощрение. А когда начальство доброе, то и зэку хорошо.

К тому же праздник как-никак. Нечасты здесь веселье, песни, пляски, театральные миниатюры, что сказать. Но зато всё по-взрослому.

Есть и свои «хэдлайнеры», которые на своих плечах «выносят» публику. Есть Юрий – у него все зубы золотые и сердце преисполнено шансона. Поёт жалостливо. Есть Абдула-боевик. Про «Батяню-комбата» классно исполняет. Ещё недавно одного нового цыгана привезли, говорят, поёт как Киркоров. То есть, если переводить на нормальный язык, очень неплохо.

Теперь ещё один мой ученик переметнулся на сторону Терпсихоры и Талии. Нетипично рыжий ромалэ по имени Иван. Был он и впрямь давным-давно чечёточником, и даже в ансамбле каком-то выступал. Но что-то пошло не так, забросил Ванька школу и пошёл продавать наркотики, как многие из его братии. В минуты, когда накатывало на Ивана настроение, он сетовал:

– Эх, ни за что больше не женюсь на цыганке! Все они на одну масть: сами наркотой торгуют, а ты за них сиди. Лучше русскую жену себе возьму…

Он говорил это всегда с особым смаком, будто знал таинственный супермаркет, где можно походить, прицениться да и «взять» русскую жену на свой вкус.

Вано в школе учился мало и потому страшно оскорблялся на предложение почитать и пописать. Мол, жил же он как-то без этого всего и ещё проживёт. Поучиться вообще было не про него. А вот поговорить «за жисть» – всегда пожалуйста:

– Вот вы, – сказал он мне как-то раз, – работаете с утра до вечера за одну зарплату. А я на воле – с утра встал, созвонился с человечком, вынес ему товар, он мне сразу – тыщ писят… И я назад, в тёплую квартирку, под одеяло. Вот это жизнь!

Тогда мне пришлось включить всё своё ораторское мастерство, чтоб ответить и не посрамить честь бюджетника. Я развернула к Вано свой монитор, на котором в качестве обоев виднелся Памятник затопленным кораблям.

– Знаете, где это снято? – спрашиваю.

– Где?

– В Севастополе. В Крыму. Я сняла. Были там?

– Н… Не-ет…

– А я была. Красиво. Тепло!.. И море ласковое. Я, бюджетник, съездила. А вы с такими деньжищами – нет.

– Я вообще никуда дальше города не выезжал, – расстроился ромалэ.

– А я выезжала. И в Крым, и в Турцию, и туда-то, и сюда-то… Год работаю, не грущу, деньги коплю, а летом – в путь. А всё – зачем? Чтобы увидеть побольше. Чтоб было, что вспомнить на старости лет. И чтоб сказать себе: «Не грусти. Вон как классно пожила». Ну, и приятно, конечно. И я честным трудом работаю. Годы в камере не коротаю. Так что не всё так плохо. И вам скоро по УДО идти – есть к чему стремиться.

Как-то так я примерно сказала. Только ещё проникновенней. Богом клянусь, не хватало только текилы, соли с лаймом и фразы типа: «На небе только и разговоров, что о море и о закате…» Погрустнел Вано, стал сетовать на жизнь никчёмную. Божился, что исправится. Но что-то пошло не так: повздорил с начальством – загремел в карцер.

Пришёл оттуда злой, почему-то обритый и малоразговорчивый. Совсем ему стала жизнь не мила. А тут «Калина». Уж не знаю, какими обещаниями али угрозами его уболтали выступать, только вернулся Иван с концерта воодушевленный – мама не горюй! Вот что искусство с человеком делает. Или бабы, кто ж его знает…

Ещё один цыган был Егорка – красивы-ый! И чёрный как уголь. Наглый и весёлый хлыщ. Только немного стеснительный. В кабинет вплывает лебедем, шагает вразвалочку, улыбается всей белозубой пастью. А вот если надо где выступить – начинает волноваться, заикается что есть сил. Соглашается сыграть, спеть, но на сцене ловит жуткий мандраж. Как-то раз классуха его – боевая билиотекарша из нашей школы – подошла ко мне и сказала суровым голосом:

– В общем, так. У нас концерт будет ко Дню защитника Отечества. Всё по классике проведём: учителей-мужиков поздравим, Абдула про «Батяню» споёт, а ты с Егоркой сценку разыграешь по сказке «Каша из топора».

– И кого мне играть? – спрашиваю. – Топор?

– Бабку, конечно, – отвечает библиотекарша, покровитель русской словесности, – парням одеваться в женские тряпки западло.

Говорят, если маньяк напал и отбиться нет возможности… И дальше по тексту. Поняла я, что быть мне бабкой. Чего уж, все там будем. Стали мы учить с Егоркой слова. У него память наркотой ослаблена, мне же просто некогда. А слова в стихах. Выучили мы с ним с горем пополам, отрепетировали…

В день премьеры я надела платок, завязала его посмешнее за ушами, натянула ещё жилетку из собачьей шерсти. Егорка замаскировался под солдата. Вышли мы с ним на школьную сцену… И оба слова позабывали. Я по ходу действия новую сказку сочиняю, Егорка слышит: реплики-то непривычные! – и начинает путаться, заикаться. Я ему подсказываю, он заикается ещё больше, отвечает что-то невпопад, я