Скворцов коротко поговорил с Лисом, взял у него гитару.

– Я тут песню сочинил… – начал он и замолчал, выдерживая паузу. – Ну как я… Музыка народная. Слова Михаила Танича и Александра Литвинова, более известного вам как Веня Д’ркин… Борьбе за мир посвящается. – Скворцов всей пятерней ударил по струнам и запел браво, слегка утрируя:

У солдата выходной, пуговицы в ряд

Ярче солнечного дня золотом горят.

Часовые на посту, в городе весна.

Проводи нас до ворот, Товарищ старшина.

Он прихлопнул ладонью звук, обвел взглядом квартирник, улыбнулся, оценив общее недоумение.

– Ну, – сказал, – а дальше вы знаете:

И ты идешь по городу,

И за тобой летят бабочки… —

И где ступают твои лодочки,

там распускаются цветы, ша-ла-лу-ла! —

увлеченно подхватили наши. На Д’ркина мы с Ларисой подсадили их еще зимой.

Давай возьмемся за руки и полетим по радуге…[128]

Начало было положено.

Сзади ко мне подсела Лариса, обняла за плечи:

– Пойдем на балкон.

Я кивнула, мы пробрались между сидящих и вышли.

– Ты нужна, я собираюсь позвонить отцу, – сказала она и закусила губу.

– Ты узнала телефон?

– Нет, но я уверена, что должно получиться.

Она вынула свою антикварную «Нокию», зажмурилась и стала наугад нажимать кнопки. Я думала, что это очередная игра, и Лариса, наверное, думала так же, но она всегда играла до конца. Она замерла, выдохнула, нажала клавишу с изображением зеленой трубки и поднесла телефон к уху.

Сначала шли серии щелчков, как у старых, еще не сотовых аппаратов, потом тишина, и механический женский голос: «Абонент умер или находится вне зоны действия сети». Пауза – и то же самое по-английски.

– Значит, правда, – бесцветным, выпадающим в паузы голосом прошептала Лариса и убрала телефон в карман. – И это тоже правда.

По ту сторону стекла пели что-то совсем олдовое и незнакомое. Пели «Отель „Калифорния“», переделку с грузинским акцентом, «Ласковый май» в панковской аранжировке, Олега Медведева (моего любимого со времен бард-лагеря «Корабельного кота» и любимую Скворцовым «Песню с китайского словаря»). Потом была пауза, и грянуло хоровое:

Даже если спирт замерзнет, будем грызть его зубами-бами-бами![129]

Последний квартирник в Скатке уверенно набирал обороты, превращался в стихию, в энергию и вещество. Лариса курила одну сигарету за другой, и я не решалась утащить ее в комнату.

– Знаешь, почему я не разрешала Скворцову кончать? – спросила она яростно и жалобно одновременно.

– Догадалась. – Я обняла ее и прижала к себе. Не как обычно. По-взрослому.

А там снова запел Скворцов. И на сей раз песня укладывалась и в образ, и в нас тоже укладывалась. Видимо, ноосфера все-таки существует.

И вот тогда я кой-чего пойму И кой-о-чем серьезно пожалею. И я тебя покрепче обниму И буду греть тебя, пока не отогрею.

Да, я тебя покрепче обниму И стану сыном, мужем, сватом, братом. Ведь человеку трудно одному…[130]

Песня кончилась, и слушатели повалили на перерыв. И мы с Ларисой тоже влились в общее движение, растворились, спрятались.

– Там выпить осталось?

– Да, только нам нельзя. Денис тут.

– Может, гашиш?

– И кокаин с героином.

К нам подскочил первокурсник Юра. Я едва-едва вспомнила имя, но он бы и не обиделся.

– Слышали, мужик пел? Это же «Хозяйка», группа «Смит-энд-Вессон». Не думал, что старички такое знают.

– Ты знаешь группу «Смит-энд-Вессон»? – спросила я Ларису. Надо было как-то отодвинуть ее от «абонент умер». – Как думаешь, в восемьдесят восьмом она уже была?

– Не. – Лариса помотала головой. – У них солист молодой такой, волосатый.

– А при чем тут восемьдесят восьмой? – удивился Юра.

– Да при том, – сказала я назидательно, – что СашБаш после этого года точно ничего не писал. Это его песня.

Перекур закончился, и оказалось, что обязательную программу в основном отпели. И тут из угла встал один из динозавров. Попросил гитару, сел на табуретку, откашлялся, дожидаясь тишины.

– Привет, пиплы, – сказал он глуховатым голосом старого курильщика. – Я заранее извиняюсь за качество, лет десять не брал в руки шашек, просто вы так прикольно про нас вспоминаете. Короче, вот эта песенка написана прямо здесь одним из наших. Только он еще в девяностые умер. Илья Боровков звали. – И запел, спотыкаясь о струны, выбиваясь из такта и голоса:

Баба с женским лицом Смотрит в упор. Я ей никто, не брат и не сват, Сделавший выбор, глаз не отвести. Не сосчитать до пяти. Не размазать зеленку и…

Баба с девичьим лицом Смеется так тонко, Что хочется бросить, Уехать в Свердловск. Но я должен закончить что начал. Должен закончить что начал.

Баба с бабьим тяжелым лицом Смотрит и знает ответ И улыбается мне. «Давай закончим», – я отвечаю, «Давай закончим», – я отвечаю, «Да, закончим», – я закрываю глаза[131].

– Это про смерть, – сказала мне Лариса. – Не люблю про смерть. Люблю про жизнь.

И следующая песня была про жизнь. Я ее знала только как стихотворение.

Один графоман в солидный журнал, —

пел молодой парень в очках, как у молодого Леннона, и с характерной жучиной прической[132], —

прислал корявый стишок. Совсем таланта не было в нем, и стиль был весьма смешон[133].

– Вот, – засмеялась я. – Все как ты хотела.

Под занавес кто-то – я не видела кто – спел еще из местного «фольклора». Песня мне не показалась, кроме двух очень точных строчек:

Знаешь, феньки теперь продают в магазинах, А заплаты на джинсы ставят прямо на фирме…[134]

Надо будет запомнить.

* * *

Поредевшей толпой мы вышли под небо. Факелы, которые хотела Лариса, да и я бы не отказалась, нам отсоветовали, но хлопушки и фейерверки были. Над улицей, в дальнем ее конце, желтым тазиком висела луна.

Если идти здесь, до универа мы доберемся минут за двадцать. Можно растянуть удовольствие и обойти через сквер, пройти мимо странного дома, а на обратном пути заглянуть туда. Да, на обратном будет правильнее.

– Сбегаю Сашку предупрежу, – решил Скворцов. – А вы идите, я потом к вам присоединюсь.

– Смотри. – Лариса наставила на небо указательный палец. – Гроза будет!

– Где? – рассмеялся кто-то из компании. – Ни облачка. Вчера все вылилось.

– Не знаю. Будет.

* * *

Окна в странном доме снова были распахнуты и светились изо всех сил. «Тоже мероприятие, что ли? – думал Скворцов. – Странно, что Лис не предупредил».

Он шагнул на