- Помогать надо друг дружке, жалеть надо.

- А где товарищ мой, Степан?

- Какой товарищ? Нету товарища.

Едва шевеля языком, Афоня объяснил.

- Яман дело... Совсем наплевать... Уж десять дней притащил тебя... Давно... Нишяво, нишяво, лежи. Мой пойдет искать. Соседа забирал, шабра, с ним пойдем. Яман дело.

- Он за меня душу положил. Степан-то мой, - проникновенно, горестно сказал Афоня. - Сам загинул, а я живой... Собака я. - Он прикрыл глаза ладонью и всхлипнул.

- Который за людей сдохла, эвот-эвот какой большой, шибко якши, дружески сплюнул татарин. - Шибко хорош, ой, какой хорош!..

- Из-за меня он... Собака я... - замотал головой Афоня. - Сидеть бы мне, собаке, дома.

Татарин опять сплюнул и сказал:

- Земля шибко якши тут... А-яй, какой земля, самый хорош. Работать мало-мало можна, денга колотить можна.

Афоня слушал, то закрывая, то открывая глаза. Хотелось повалиться в ноги этому черномазому скуластому человеку, что спас ему жизнь, и плакать, плакать.

- Нишяво, ладно. Конь твой кидать надо, махан, мало-мало помрил, горлам резал. Двух коней тебе дам: все равно зверь, все равно ветер... Вот какой. На! Денга не надо... Помогать надо. Вот-вот.

Афоня увидел на окне пороховницу Степана и коробочку с пистонами.. Как?! Значит, они были у него, у Афони?! А где ж ружье? Но не спросил.

Опять вспомнился Степан, вспомнился белый погост в горах. Но волна ликующей радости, все побеждая, гулко била в берега.

1925