– Ты его разбил?

– Торшер? – Он скидывает ботинок, и тот пролетает через комнату и стукается о стену. – Да нет, с ним все в порядке. В отличие от меня.

– А с тобой что?

Он сбрасывает другой ботинок, но уже не швыряет его о стену, а просто роняет на пол.

– Твоя квартира как будто хочет меня угробить, честное слово.

– Кондоминиум.

– Ладно, кондоминиум хочет меня угробить. – Он плюхается на кровать, как уставший подросток, каким он был, когда мы познакомились в семнадцать лет. Чарли тогда учился в выпускном классе, а я заканчивала восьмой. Учитель по труду неожиданно уволился – какая-то семейная драма, – а поскольку до лета оставалось всего три недели, школа решила поручить Чарли вести уроки. Он был талантливым столяром, а его оценки колебались между двойкой и тройкой: все зависело от результатов экзаменов. Но ему пообещали, что он получит диплом без вопросов, если закончит год без серьезных эксцессов. Вдобавок он был харизматичным парнем и избрался президентом выпускного класса, посулив школьникам хот-доги по пятницам. Учителя решили, что мы будем слушаться его охотнее, чем мистера Рогана, и не ошиблись.

– Документы о разводе подписал? – спрашиваю я.

– Как подпишу, сразу скажу. – Он сдвигается выше по кровати, ложится напротив и смотрит на меня щенячьим взглядом, который уже много лет на меня не действует. – А ты точно уверена?

Я была уверена с тех пор, как он пьяным пришел домой и заблевал мои только что посаженные розовые кусты. С тех пор, как Люси однажды спросила «где папа?», а я не нашла, что ответить. С тех пор, как не могла отыскать его тем вечером, а потом Рэй привезла его в неотложку, и от него воняло пивом и раскаянием. Никто не предупреждает, как легко испаряются чувства. Вот так однажды проснешься рядом с человеком, чья тяжелая рука лежит на твоем плече, посмотришь на него и поймешь: конец.

– Уверена. – И я поворачиваюсь к нему, потому что, в отличие от Чарли, могу сколько угодно трахаться с человеком, и мои чувства к нему не изменятся.

На следующий день сажусь на поезд до Бостона и еду туда и обратно, не выходя из вагона. Я часто так делаю: мне нравится смотреть, как мир за окном сливается в цветные полосы, похожие на картины, которые Люси рисовала, когда в девятом классе ей поставили диагноз. Вот на что это похоже, сказала она, показав мне холст, стоявший у изножья ее кровати. Что похоже, спросила я? Она провела пальцем по краске, которая, оказывается, еще не высохла. Я будто застряла в мыльном пузыре, сказала она, проигнорировав мой вопрос. Все воспринимается как через толщу воды, я вижу вокруг лишь смазанные искаженные фигуры. Я не понимаю, что это за фигуры, поэтому вижу их суть. И какая же она, спросила я. Она наклонилась и вытерла испачканную краской руку о мое запястье. Цвет, ответила она. Мы – всего лишь цвет.

Поезд останавливается на бетонной платформе, за которой тянется парковка. Скоро зима, небо сине- фиолетовое, как свежая гематома. Может, в следующем месяце вернусь на работу: в праздники все равно клиентов мало. Когда все случилось, меня отправили в «отпуск для ментального здоровья», что бы это ни значило. Сами велели отдыхать «сколько нужно», а потом начали удивляться, что отпуск затянулся. Раз в несколько недель звонит Пэтти, ассистентка президента, и спрашивает, как я себя чувствую, то есть на самом деле хочет узнать, когда я вернусь. В начале прошлого года я продала особняк на утесе, а значит, обеспечена, по крайней мере финансово. И, бог свидетель, ничуть не скучаю по офису. Наоборот, я рада, что не приходится больше притворяться, что мне интересно слушать, как Кора рассказывает про операцию по замене тазобедренного сустава, Дэниэл – про своего наглого зятя, а Пол – про свою чихуахуа, которая постоянно жрет мелкие предметы вроде монеток или крышечек от бутылок и потом блюет, а Пол все это фотографирует и показывает нам «на случай, если нечто подобное случится с вами».

– Мам, почему мы не едем? – спрашивает маленькая девочка, сидящая позади меня. Мы стоим уже долго, дольше обычного. Я села в последний вагон и, когда двери у лестницы открываются, понимаю, что неправильно рассчитала время: в католической школе для мальчиков в Уэймуте только что закончились занятия.

Прелое потное стадо мальчишек в мятых воротничках и развязанных галстуках заполоняет проход. Они галдят и улюлюкают, как обезьяны, хлопают друг друга по плечам, головам, ягодицам. Я пригнулась, чтобы никто не спросил, можно ли здесь сесть. Но в следующий миг вижу рядом серые брюки с пятнами от травы на коленях.

– Тетя Бринн, что делаешь? – спрашивает хозяин брюк, и, повернувшись, я вижу своего племянника Эрика. Он роется в рюкзаке. От него пахнет как от всех подростков – неуверенностью, которую он попытался залить дезодорантом «Акс».

– Да так, жду своей очереди покинуть этот бренный мир.

– Смешно, – отвечает он. Хоть кто-то считает меня смешной.

– А ты разве не на машине в школу ездишь?

– Я погнул маме крыло, и та запретила брать машину навсегда.

Узнаю свою сестру. В детстве она одолжила мне юбку, я чуть-чуть ее испачкала, и она почти два месяца запрещала мне даже одеваться с ней рядом.

– Надеюсь, все же не навсегда, – усмехаюсь я.

– А ты в музей ездила? – Он продолжает рыться в своем бездонном рюкзаке, где столько учебников, тетрадей и зерновых батончиков, что Эрик, должно быть, заваливается назад, повесив эту громадину себе на спину.

– Не сегодня. – Мы с Люси почти каждую неделю ездили в Музей искусств в Бостоне, и Эрик, когда был младше, частенько увязывался с нами. Они с Люси родились с разницей в два дня. Между ними существовала сверхъестественная, почти телепатическая связь: однажды я видела, как они молча дотронулись друг до друга кончиками пальцев, синхронно подошли к холодильнику и достали из него по морковке.

Тогда в Нэшквиттене еще не было общественного транспорта. Мы ехали на машине сорок пять минут до Брэйнтри, садились на последнюю станцию на красной линии, доезжали до Бостона и пересаживались на зеленую. Дети всегда поражались, что я знала этот маршрут наизусть. Разве тебе не нужна карта? – скептически спрашивали они. И вот однажды мы увидели женщину, которая попыталась броситься под поезд.

Мы ждали поезда на Парк-стрит на линии Е, поднявшись с нижней платформы наверх. Вагоны скрежетали так пронзительно, что Люси с Эриком зажали пальцами уши, а я взяла их за руки и повела сквозь толпу молодых офисных