Она так изменилась, что я посмотрел на нее с тревогой. В ее глазах горело негодование. На самом деле потребовалась эта вспышка, чтобы заставить меня понять, что у нас с ней много общего.

— Так что же ты хочешь, — наконец спросил я, глядя в пол, — чтобы я сказал? Я не могу сказать ничего больше.

— Я хочу услышать от тебя, — воскликнула она, — что мне нужно уйти и больше не приходить к тебе. Потому что тогда я больше не приду!

— Я не хочу тебя терять, — пробормотал я. — Дай мне время!

— Время? Зачем?

— Не знаю… Но я чувствую, что нахожусь в таком состоянии, что не могу ответить на вопрос даже самому себе… Я чего-то жду… но не знаю, чего именно. Ничего не кончено…

— Отнюдь! Все кончено. Что может такого случиться, чтобы ты вернулся ко мне?!

— Я ничего не могу сделать, — сказал я, — кроме как снова попросить тебя проявить немного терпения… Прости меня, если я тебя обидел, хорошо? Если ты думаешь, что я что-то пропустил, возможно, что я все пропустил… и боюсь, что никогда не смогу это исправить… но я ничего не могу с собой поделать…

Я замолчал, а она смотрела на меня с болью в глазах. Я ожидал, что она скажет что-нибудь еще. Она шевелила губами, но ничего не смогла произнести.

— Реза… — сказал я и хотел подойти к ней, но она покачала головой.

— Определенно нет оправдания тому, — сказал я, — что я не видел тебя с тех пор, как вернулся…

Она сказала, но это больше было похоже на чтение по губам:

— Тебе не нужно больше приходить, если ты не хочешь.

— Конечно, хочу, — сказал я.

Она молчала.

— Правда? — наконец спросила она.

— Конечно, — ответил я и с этими словами притянул ее к себе и поцеловал, и на мгновение ощутил биение ее сердца своей грудью — там, где я прятал штандарт.

У Лангов в гостях почти не было офицеров. Были промышленники, несколько банкиров, но в основном женщины, многие из них симпатичные, некоторые даже очень симпатичные. Мне почему-то казалось, что родители Резы меня разочаруют. Но они прекрасно выглядели, особенно мать, которая, как говорили, была из очень хорошей семьи. Отец Резы был человеком великодушным и космополитичным, и мне не потребовалось много времени, чтобы понять, что он чужой в этом обществе. Я проговорил с родителями Резы несколько минут. Сначала они, казалось, хотели проигнорировать тот факт, что я и Реза вернулись вместе, — вероятно, потому, что с нами были и другие люди, они просто сказали, что им особенно приятно, что их дочь была с эрцгерцогиней. Позже Ланг отвел меня в сторону и поблагодарил за то, что я вернул им дочь. Затем он сделал паузу, возможно, ожидая какого-нибудь объяснения. Однако, во избежание недоразумений, я сразу сказал, что для нас, для меня самого и других, это возвращение с войны было очень болезненным. Я был из семьи, в которой сыновья, становясь офицерами, получали седло и сто гульденов, и это было все; и теперь у меня ощущение, что я утратил все и мне больше нечего терять. Он смотрел на меня несколько секунд, затем сказал, что я еще очень молод и не стоит делать ошибку, что конец миру еще не наступил, что мир как раз начинается. Если он может быть чем-нибудь полезен, я могу рассчитывать на него; и я ответил, что он очень добр. Потом я немного поговорил с Резой, но почти не слушал ее и смотрел на людей довольно рассеянно. Казалось, что депрессию войны здесь не замечают. Это был совершенно другой мир. Не тот, который был прерван с началом войны, это был новый, совершенно новый мир. Гости пришли в вечерних платьях, и вечер, казалось, будет долгим. Я увидел платья, которые, должно быть, прибыли из Парижа, платье из золотой парчи с алмазными зажимами на плечах, платья из расписного шелка и перчатки, вышитые бисером. Подавали виски, голландские ликеры и французское шампанское. Наконец я заметил, что некоторые из гостей поглядывают на меня. Сначала я списал это на свою военную форму, а потом сказал себе, что они, вероятно, заинтересовались Резой, потому что мы с ней разговаривали. Я кивнул ей, поговорил с другими гостями, но ни с кем не обсуждал то, что происходило вокруг, казалось, мы здесь в другом мире: люди говорили о литературе, путешествиях, о делах. Наконец, присев на диванчик, я некоторое время общался с очень красивой девушкой, позже назвавшейся Валери Кауфманн, мы сидели в маленькой гостиной, где играли и танцевали под «Salome» и бостонскую «Destinée», бывшую еще в моде. Девушка рядом со мной сказала несколько слов о том, какая Реза очаровательная, потом она говорила о других вещах, но, наконец, вернулась к Резе и упомянула, что они подруги, но теперь почти не видятся.

В этот момент я вновь услышал голоса. Снова заговорили голоса павших, сначала несколько, потом многие, бесчисленные. Они говорили медленно и торжественно, и разговоры рядом со мной и вокруг меня опять зазвучали как рев и гул под огромными сводами. Голоса произносили клятву. Они говорили: «Клянемся перед Всемогущим Господом» и далее — всю клятву, от которой их освободил император. Но они не отказывались от клятвы. Они были армией и были верны своему слову.

Они присягали не императору, они присягали себе. Штандарты, которым они присягнули, принадлежали императору, но император лишил их святости. Они вернулись к императору. А мертвым досталась слава. Штандарт, который я носил под мундиром, — штандарт мертвых, следовало вернуть императору: они возвращали его.

Я взглянул на собеседницу, затем встал и пробормотал несколько слов. Девушка посмотрела на меня с удивлением, я поклонился и вышел из гостиной. Я прошелся по комнатам, потом спустился в переднюю и попросил свою шинель. Когда я надевал фуражку и перчатки, рядом со мной вдруг оказалась Реза.

— Ты хочешь уйти? — спросила она, положив руку мне на плечо.

— Да, — пробормотал я.

— Куда ты идешь?

— Нужно закончить дело.

Она посмотрела на меня.

— Разве ты не хочешь сказать мне, — спросила она, — куда идешь?

— Я должен, — сказал я, глядя мимо нее, — вернуть то, что у меня есть.

— Что у тебя есть?

— Да.

— Штандарт?

Я коротко взглянул на нее, затем сказал:

— Да. Штандарт.

— Кому ты собираешься его отдать?

Я хотел что-то сказать, но не смог выговорить. Она спросила:

— Ты хотя бы позволишь мне пойти с тобой?