– Не волнуйся, я всегда очень хорошо играла в игру «Семь семей»[5]. Умею отгадывать, кто есть кто.

Именно в эту секунду Станислас задал себе вопрос, какого черта он тут делает.

15

Они сидят в глубине нефа, в последнем ряду, выпрямив спины и уставившись перед собой неподвижным взглядом. Чуть ранее Станислас открыл траурный буклет, лежавший на скамье. Он увидел фотографию того, другого Станисласа Желена, который был на него совсем не похож, и почувствовал что-то вроде облегчения. Зато дата его рождения настораживала. Между ними ровно месяц разницы. Он никак не мог отделаться от абсурдной мысли, засевшей у него в голове: неужели ему осталось жить всего один месяц?

Он протягивает буклет Сарре, и та кивает. Она шепчет: «Похож на тебя» – и поворачивается в сторону хоров.

Церемония вполне классическая, но участники молодые, а значит, их много. Печаль на этих гладких молодых лицах делает все происходящее еще более тяжким. Разные оттенки волос. Пары, идущие под руку. Глаза встречаются и понимают друг друга без слов. Станислас злится на себя за то, что он здесь, за то, что вторгся в чужое горе. Больше всего он винит себя в том, что он зритель, который ничего не чувствует. Он собирается встать и уйти, но Сарра, словно прочитав его мысли, кладет руку ему на колено.

– Подумай о своей бабушке.

И Станислас думает о ее картофельной запеканке. Наверное, ему в голову могло бы прийти что-нибудь получше, если бы не эта рука, на долю секунды коснувшаяся его колена.

Каждый раз, когда кто-нибудь поднимается на кафедру, чтобы произнести прощальную речь, Сарра объявляет его предполагаемое родство с умершим. Она говорит: «мать», «отец», «брат», «лучший друг… э-э-э, нет, скорее двоюродный брат». Она почти не сомневается, говорит, что это все равно мало что меняет, и продолжает. Она анализирует ситуацию хладнокровно и прагматично. В какой-то момент она поворачивается к Станисласу и, словно понимая, что начинает пугать его, заявляет:

– У меня докторская степень по социологии. Я долго изучала людей.

Затем она прибавляет:

– К тому же я много, очень много играла в игру «Семь семей».

Внезапно встает женщина, и на этот раз Сарра ничего не говорит. Каблуки женщины стучат по каменным плитам и эхом отзываются в огромном здании, наполненном тишиной и скорбью. Она занимает место за кафедрой и порывистым движением разглаживает стопку мятых листов. Потом она делает глубокий вдох, резко выдыхает, как человек, который собирается прыгнуть с обрыва, и начинает говорить.

– Я хотела что-нибудь написать… Стан, наверное, посмеялся бы надо мной. Мне никогда не удавалось написать ни строчки. Он писал за меня сочинения, а я делала за него домашние задания по математике в лицее.

Она останавливается, делает небольшую паузу, переводит дыхание.

– Согласитесь, надо быть полным нулем в математике, чтобы умереть еще до того, как тебе исполнилось сорок лет.

Ее голос срывается, а глаза теряются среди росписей на потолке нефа.

– Умереть от сердечного приступа, когда у тебя такое сильное сердце, сердце, которое так любит биться и становится больше с каждой новой встречей, нет, тут что-то не так с расчетами, Стан. Надо было заставить тебя хорошенько потрудиться над этими вероятностями. Ты бы сам увидел, что у тебя ничего не сходится. То, что, вопреки всякой логике, выпало тебе, должно было случиться с кем-то другим. Простите, я не это хотела сказать… я… мне не хватает слов, чтобы описать боль, которую я чувствую сегодня, и мои мысли, конечно же, с Эмили. Она решила не приходить сегодня, и я полностью понимаю ее, учитывая ее положение. Мы всегда будем рядом с ней и с ее малышом, который появится на свет в ближайшие недели.

Станислас поворачивается к Сарре, чтобы убедиться, что она услышала то же самое, что и он. Но она, кажется, отсутствует, погрузившись в разговор, который ведется на скамье прямо перед ней. Мужчина только что произнес несколько слов на ухо своей спутнице. Это был шепот, чтобы никто другой не услышал, но Сарра все равно уловила его: «По правде говоря, он не хотел этого ребенка. Это она настояла».

16

Они не последовали за процессией на кладбище. Сели на террасе ресторана. Она заказала два кофе, – тебе американо, правильно? – и Станислас кивнул, немного удивленный. Они никогда не пили кофе вместе.

Она объясняет, что в жизни нет волшебства, есть только информация, которую нужно уметь считывать. Бóльшую часть ее можно найти на лицах людей, в интонации их голоса, ритме дыхания, в напряженности взгляда. Также нужно учитывать манеру одеваться, жесты, слова, которые они используют, акцент. Она всегда чувствовала такие вещи. Уже в школе она могла определить, кому накануне подарили велосипед, а у кого бабушку только что положили в больницу. Это едва заметно, и она могла бы не обращать на это внимания. Но она ничего не могла с собой поделать, ей нравилось выигрывать, и она заметила, что именно наблюдательность часто приводит к победе.

– Знаменитая игра в «Семь семей», – бросает он насмешливо.

– Именно. Когда просишь у кого-то карту из семьи кроликов, а у него нет ни одного кролика… Понимаешь?

– Э-э-э… да.

– Сначала на долю секунды возникает непонимание, а потом человек осознает, что его реальность – это вовсе не реальность.

Она замолкает и молча помешивает кофе.

– В жизни нужно уметь отличать тех, у кого есть карты кроличьей семьи, от тех, у кого их нет.

Станислас неожиданно для себя разражается громким смехом.

– Это и есть твоя философия жизни?

– Нет, моя философия жизни заключается в том, чтобы вообще не иметь никаких карт.

Она ставит свою пустую чашку на стол.

– Ну что, пошли?

– Куда?

– К твоему тезке.

– К кому?!

– Сейчас все у его родителей. Там организовали поминальный обед. Они живут на улице Луи Брайля. Я слышала, как его мать говорила об этом.

– А у него какой адрес?

– На другом конце города.

– Как ты узнала?

– Я прислушивалась.

Он смотрит на нее несколько секунд, она не отводит глаз и не моргает.

– Врешь.

Он сам не знает, почему так сказал. На самом деле он так не думает, по крайней мере не знает, он просто не задавал себе этот вопрос. Это слово само вырвалось наружу. Он не контролирует того, что происходит, того, что он слышит, и того, что влияет на него помимо его воли. Ему всегда нравилось вычислять вероятность. Неужели это и спасало его? Все это время? Возможно. Но до каких пор? Он понятия не имеет. Как и не имеет понятия, лжет ли Сарра. Сначала она никак не реагирует, потом ее бровь приподнимается, а на правой щеке появляется ямочка. Она глубоко вздыхает.

– Я вспомнила парочку грабителей, которые несколько лет назад попали в заголовки газет. Они орудовали во время похорон. Читали некрологи, а потом искали в телефонной книге адрес умершего. Они были уверены, что в это время никто не явится к нему домой.

Он хочет что-то сказать, но она прерывает его.

– Я знала, что, если скажу это тебе, ты не согласишься.

– Я и не соглашаюсь.

– Ну вот.

Сарра делает небольшую паузу и продолжает.

– Мы не собираемся ничего брать или трогать. Мы просто посмотрим.

– Но зачем тебе это?

– Ты знаешь Шарля Пеги?

– Нет.

– Шарль Пеги сказал: «Сорок лет – ужасный возраст. Это возраст, когда мы становимся теми, кто мы есть».

Она не дает ему времени на ответ, просто встает и уходит.

17

Старенький «Твинго» цвета зеленого яблока припаркован в нескольких метрах, одним колесом на тротуаре, а бампером вплотную к знаку «Стоянка запрещена». На правой дверце вмятина, с обеих сторон кузова видны следы повреждений. Засунув руки в карманы, Станислас изучает общее состояние автомобиля.

– Я перестала пользоваться стоянками, – говорит она, вытаскивая штрафную квитанцию из-под щетки дворника. – Мне надоели протоколы, вранье и споры, которые всегда заканчиваются разделением ответственности. Я не люблю делить ответственность.

Центральный замок не работает, поэтому Сарра открывает переднюю дверь ключом, садится на место водителя и тянется через весь салон, чтобы открыть дверь