мне не оставила, чтоб я не пил, но это моё дело, как я выпью. Осень, огороды, у меня лошадь, ты что! Чтоб я днём пару раз не выпил, а к вечеру особенно. Это надо себя не уважать, чтоб осенью трезвым ходить. Но про обещание помню. Сколотил. Игрушечка! Мог и застёжки сделать, видел по телевизору, но украсть негде. Приезжает, я ей: «Твоя просьба выполнена». – «Какая?» – Веду в сарай: «Вот тебе подарок». Показываю. Она навзрыд и в слёзы: «Ты смерти моей хочешь!» – «Ты же сама просила» – «Я тебя проверяла». – Ладно. Затолкал на чердак. Она утром: «Я так спать не могу: чувствую над головой гроб». Перенёс обратно в сарай. Она опять: «Как это мне будет во двор выйти, в сарае гроб». – «Хорошо, сожгу». – «Ты говорил, доски дорогие». – «Ладно, тогда расширю для себя». С этим согласилась, с тем, чтоб гроб был для меня.
– Переделал?
– Ёк-макарёк, хорошую вещь портить. В подпольи спрятал. Пригодится».
ДОЖИЛИ, ВСЯ РАБОТА Союза писателей: юбилеи и премии, и борьба за имущество. Да, ещё похороны. Правительство само выращивает оппозицию. Ведь всё же отобрано: оплата бюллетеней, пособия, Дома творчества, особенно поликлиники. То есть писатели понимают, что на правительство надеяться уже безполезно, и постепенно начинают сердиться.
Так им и надо: сколько можно было воспевать всякие дикости: целину, кукурузу, торфо-перегнойные горшки, бригадный подряд, то есть все мероприятия партии и правительства писатели торопливо славили. Им, как добровольным наёмникам, хорошо платили.
НА ГОРНОЙ ДОРОГЕ в автомобиле. Старуха: «Какие-то всё вилюшки». Молодая: «Да. Настоящая центрифуга».
Впереди машина, надпись сзади: «Сам такой». В городе маленькая машина-инвалидка. Надпись по-английски: «Я тоже еду».
ЯГОДНИЦЫ. Читал, читал и незаметно уснул. Днём. И этим нарушил сон ночной. Зато читал ночью «Добротолюбие» и «Лествицу». Ну, мне до них как до звёзд. Утром начались визиты. В основном женщины. В основном с похмелья. Им, видимо, тоже не спалось, они с рассветом ходили за ягодами. Людмила принесла солёные грузди и рыжики. Просит на бутылку. «Я к тебе как-нибудь зайду и расскажу про свою жизнь. Запишешь. Читать будут, не оторвутся». «Пиши сама». – «Сама! Я детям десять лет письмо написать не могу собраться». У Людмилы высшее медицинское образование. Давно надо оформлять пенсию, но всё утеряно: паспорт, трудовая книжка. Собирать справки о трудовом стаже – это куда-то ехать. «На что? Я же лопаю».
Ягодницы помоложе: – «Дядь Вов, некому спасти, – говорит Наташа, – бери ведро брусники за две бутылки». – «Так задёшево?» – «Больше не надо, сопьёмся».
Уходят. Но всего часа на три. «Дядь Вов, кабы мы одни пили, нам бы хватило. Эти же набежали!». Принесли ещё ведро брусники. Отдают за бутылку. – «Не возьму, это грабёж». – «Тогда дай взаймы, дай ровно на бутылку». – «У меня нет ровно на бутылку. На, принесёшь сдачу». Наташа думает: «А ты не можешь с нами пойти? Вишь, я выпила, могу не удержаться, на всю бумажку набрать. Я же ещё зерно успела поперебирать, видишь, вся грязная. Да мы тебя не опозорим, сзади, отступя, пойдём. За зерно деньгами обещали, потом говорят: берите зерном. Я же кур не держу. Зачем мне?» – «Зря, Наташ, возьми. Зима долгая. Или смелешь, или так будешь замачивать и распаривать». – «Возьму».
Идём в магазин. «Дядь Вов, а ты, между прочим, хороший человек». – «На бутылку дал?» – «Это тоже, но не только. Идёшь, говоришь с нами. Все же гонят. А я, дядь Вов, не лахудра какая. Что, что бомжиха. Если кто пристаёт, я сразу по морде. У меня мать дояркой была. Вот красавица! Отца в леспромхозе деревом задавило, какая там техника безопасности. Объявили, что сам же виноват, что инструктаж проходил. Следователю показывают подпись его. А она подделана. Закон – тайга, медведь хозяин. Кому там чего надо, всем до себя. Мама жила одна, была верна папе до смерти. Красавица-а. Пе-ела! Кто подкатывался, получал по морде. Я её жалела: «Мам, построй своё счастье». Доча, говорит, это кобели, кабы серьёзно, а то ведь только поматросить и бросить… Дядь Вов, ты не обидишься, о чём я тебя попрошу? Не обидишься? Купи, если можно, пачку сигарет».
В магазин они со мной не идут. Набираю пряников, конфет, сигарет, конечно, бутылку. Продавщица очень подозрительно смотрит: «Приехал, что ли, кто к вам?» – «Жду», – уклончиво отвечаю я. – «А этих вы не поощряйте». – «Ягоды купил. Это же очень трудно набрать ведро брусники. Честный заработок». – «Знаю, сама хожу. А они этот заработок тут же пропивают».
К ужасу моему, совсем к вечеру Наташа приводит новых ягодниц. Уже не с брусникой, с клюквой. Ходили на болота. Света и Вера. «Гости дорогие, – говорю я, – вы меня превращаете в купчишку, который у туземцев за безделушки или за огненную воду забирает собольи меха. Грабить вас не хочу». – «Возьми, дядь Вов. Это мы грабители, лес ограбили». – «Не ограбили, а собрали Божий дар. А Людмила где?» – «Да она уже в отрубе».
Им неловко сразу уходить. Замечают молитвослов. Наташа: «Можно посмотреть?» Раскрывает, смотрит: – «Здорово!» – «Что?» – «Господи, помилуй, сорок раз». – «Вот и читайте». – «Сорок раз? А что? Как раз до магазина дойдём». – «Да он уже закрыт». – «К Глушихиной придётся за самогоном». – «А туда дальше идти?» – «В два раза». – «Тогда два раза и прочтите».
Обещают прочесть. Господи, помилуй!
– ТАКА МАЛЭСЕНЬКА цуценятка. Её москальско призвище Муму. Муму. Герасим загадывал о корове… «– Простите, молодой человек, – я розумию радяньску мову, но вы сдаёте экзамены в русский вуз, сейчас экзамен по русской литературе». – «Ото ж мии тато и мамо ночей не доспали, а я був такий щирый селянский хлопец, они проводили мэнэ на шлях край села. Пийшов я на хвилиночку в гай, тай ушов в цию жизняку, де и шукаю свою долю». – «Товарищ абитуриент, вы сдаёте русскую литературу. Русскую». – «Будэ русска мова, будэ. Трохи чекайте. Письменик Мыкола Василич Гоголь нашкрябал, шо ридка птаха досягнет до середины Днипра. То он не ведал, шо Герасим догребёт. Но я вопрошаю того письменика Тургенева: за шо вы втопили таку гарну цуценяточку? То не Герасим топив, то Тургенев привесил ей на шеяку каменяку и… ой, не можу! О, де ж ширинка, высушить слезу?» – «Молодой человек, баста. Что дальше хотели сказать? За шеяку и на гиляку?» – «Ни. Он узяв её, схапив и… и! Ой, не можу! Она разгорнула свои вочи и ему на русской мове: «А за что?»
ЖИЗНЬ УДИВИТЕЛЬНО проста, когда день свадьбы в дни поста. «Но потом не голоси, вольница шальная: пост Великий на Руси, пятница страстная». (Матушку
