Паззл стал неотвратимо складываться: я ещё не знал о чём он, но неприятное предчувствие уже подступило.

– Говори.

– В общем, мы приехали в тот клуб, он оказался в здании бывшего завода, всё шло просто отлично! Нас пропустил фейсер, проводил в ложу. А там всего два стола, за одним Матвей с компанией, а другой пустой, для нас.

– Так.

– Он сначала настороженно косился на нас, а я подошёл, протянул руку, познакомились, назвал свою фамилию. Он обрадовался, сказал, что слышал о тебе много, и мы даже столы объединили. Там было человек семь его друзей.

– К делу давай.

Красные пятна на его лице стали ещё больше.

– Принесли текилу, стали пить, болтали про жизнь, я жаловался на Лондон, он поддерживал. Оказывается, тоже там учился, ну как учился, проводил дни в наркотическом трипе по местным барам. Думаю, ха, вот ты хорош! Мы даже общих знакомых нашли… а потом мне его подружка на ухо шепнула, что он гомик.

– Матвей – гомосексуалист?!

– Так та девчонка сказала. Мне как сразу в голову долбануло, бам, я вспомнил старый анекдот и решил его рассказать.

Я нахмурился:

– Что за анекдот?

– Да старый анекдот… «Киевская Русь, Владимир Ясно Солнышко приехал из дальней страны свататься к девушке из соседнего селения. Подходит к ней и говорит: Ну, как, девица, живешь? – Хорошо, батюшка, живу. – Отец, мать живы? – Да, батюшка, все живы. – Нравлюсь ли я тебе, девица? – Нравитесь, батюшка. Только можно вам вопрос задать? – Задавай, коли не боишься. – Я вот давно думаю: почему вас называют «Ясно Солнышко»? – Понимаешь, девица, вот тут все пьют, гуляют, потом они разойдутся, а ты останешься и будешь сосать. Ясно, солнышко?»

Я закрыл глаза.

– Дальше что было?

– А дальше я ничего не понял. У Матвея глаза наливаются кровью, он выпивает стопку буквально залпом и говорит мне с такой злобой, что я аж испугался: «Я сосать не буду, ясно?» И уходит. Пап, ну это же просто анекдот… Я ничего такого не имел в виду. На мой взгляд, Матвей этот просто торчит и марафонит на чём-то…

– Если мы это уладим, потом я буду даже смеяться над этим.

Глава тридцать четвертая [1987. ИЗ ДНЕВНИКА БЁРНА: запись о том, что где родился, там и сами знаете что]

– А вы никогда не хотели уехать из страны?

Этот вопрос Бульда никого не удивил: как и в любом подобном историческом моменте, в воздухе летало ощущение перемен. Наша тесная компания этим июльским вечером сидела на веранде родительской дачи: Президент, Михеич, Старый, Бух с невестой Алёной, я и Бульд. Мы только стали зарабатывать, но как всё повернётся дальше – этого никто не знал. Михеич зевнул:

– Я не уеду, у меня тут всё схвачено. Сейчас самый сок пойдёт.

– Да и я бы не хотел, – сразу же загудел Бух, но невеста не поддержала его. Она устремила на всех сияющие глаза и начала свой монолог:

– Я очень люблю эту страну, но сейчас, когда всё разваливается, наконец, вскрывается правда. Это очень тяжело для меня. Неделю назад у меня было просто полное опустошение. Где мы живём? Что это за страна, которая построена вся на лжи, ну абсолютно? Конечно, всё это я и раньше знала, но сейчас, особенно. Вы разве не чувствуете? Мы с Бухом вот сразу что-то подобное ощутили (она посмотрела на него, а он опустил голову) и задумались, почему бы не уехать в Америку?

– Правда? – недоверчиво спросил Старый. – Бух, ты в Америку хочешь?

Алёна жестом остановила его:

– Подожди. После этого мы сели и внесли все сведения о нас в специальный бланк, который нужно было заполнить для подачи на американское гражданство, посидели, покурили вместе, и я спросила его: «Буханька, а кем ты хочешь стать, когда выпьешь?»

– Видимо, прежде всего, он хочет стать твоим мужем, Алён, – сказал Бульд, и они с Президентом рассмеялись.

Старый напряжённо улыбнулся, он плохо представлял, как эта девушка отнимет у него лучшего друга и увезёт его в далёкую Америку. А она продолжала:

– Так вот, мы посмотрели на бланки, одновременно их порвали и радостно выбросили в помойное ведро.

Старый облегчённо выдохнул.

– В Америку нам не хочется. А куда ещё можно? Все едут в Израиль, поедем в Израиль.

– То есть, вы хотите эмигрировать в Израиль? – удивился Бульд.

Невеста энергично закивала. Бух посмотрел на неё, потом на своих друзей в ожидании поддержки:

– Мы ещё, конечно, не решили… – сказал он.

– А что тут решать, – сказал Бульд. – Время наступает непростое, тебе, Бух, с твоим характером здесь делать нечего. В Израиль сейчас уезжают многие, я и сам подумываю… Тем более, ты недавно рассказывал мне про Бейзера.

– Про кого? – не поняла Алёна.

– Про главреда «Еврейского альманаха». Бух, ты что, ей не рассказывал?

На Буха было больно смотреть, а на лице Бульда мелькнуло еле заметное злорадство.

Поскольку Бух молчал, Бульд принялся рассказывать за него:

– Неделю назад наш Бух каким-то чудом через машинистку вышел на небезызвестного Бейзера, этот мужик, как я уже сказал, главный редактор самиздатовского «Ленинградского еврейского альманаха». А поскольку Буханька наш автор неплохих вроде стихов, так он пришёл к нему и говорит: «Я знаю иврит, хочу печататься». Бейзер-таки спрашивает у него: «Мальчик, ты и вправду знаешь иврит?». Бух говорит: «Чистая правда». И тот тогда ему отвечает: «Тогда уезжай в Израиль».

Алёна от удовольствия подскочила и хлопнула в ладоши.

– Вот именно! О том и речь! Не понимаю, почему ты мне об этом не рассказывал?!

– Забыл, – ответил Бух и переглянулся со Старым.

Президент, сидевший поодаль, наконец подал голос:

– Мне тоже кажется, что нам пора отсюда валить, парни.

Глава тридцать пятая. 2024. Старый

Походив по комнате, я достал планшет и открыл чат. Проверив, что мой ник по-прежнему