– И что у него за цель? – Уортон внимательно слушал.

– Заполучить вас.

Учитель уставился на него, снова покраснев.

– Вот именно. Да вы слушайте, только не сердитесь. Я ничего не говорю о вас, только о нем. Вы слишком чисты, у вас нет ни единой дурной мысли – и не думайте, что он этого не знает. Он все знает. И он заставляет вас думать, что… – он махнул рукой, – у него есть мастерская, навыки…

– Вы меня удивляете, – сказал Уортон.

– В каком смысле?

С трудом подбирая слова, учитель пробормотал:

– Зачем такие сложные теории… Все же видно, как… нос у вас на лице, – он заволновался, – я не имел в виду ничего такого!

– Черт. Я горжусь своим крючковатым носом. Носом Шейлока. Я бы ни за что на свете не стал его исправлять.

Долгое время в кабинете было тихо. Уортон стоял в стороне, теребя рукав. Рансибл вернулся к изучению своих писем.

– Я пойду, – наконец сказал Уортон. Теперь он казался измотанным. Его оживление утихло. – Я собираюсь зайти к Уолту Домброзио и поговорить с ним лицом к лицу.

– Как угодно, – ответил Рансибл, сосредоточенно изучая письмо и не глядя на учителя, – если хотите дружить с этим придурком, этим говнюком, вперед. Это свободная страна.

– До свидания.

Рансибл неопределенно хмыкнул и продолжил читать.

* * *

Спускаясь с холма к дому Домброзио, учитель подумал, что никогда не сможет поколебать веру Рансибла. Потому что это была не вера, а заявление. Человек утверждал, что это истина. Это была его религия, его догма. Он занял позицию и собирался держаться ее твердо, как бульдог держится за добычу. Сжевать всех возражающих и выплюнуть их, больших и малых. Даже если бы были доказательства – даже если бы появились абсолютные доказательства, подтверждающие его заявление, – это не повлияло бы на него. Уортон подумал: «Доказательства любой из версий не имеют значения для него и его позиции. И это и есть истинный идеализм. В правильном и лучшем смысле этого слова».

Включив фонарик, он вышел на тропинку, которая вела к крыльцу Домброзио.

«Я не знаю, зачем я сюда иду, – думал он. – Я знаю, что Уолтер сделал это. И он, конечно, не собирается письменно в этом признаваться. Предположим, я заставлю его сказать это вслух; я заставлю его признаться в этом публично, скажем, в газете. Разве это не сделает Рансибла еще более нелепым?»

На нижней ступеньке крыльца он остановился. «Я просто нагроможу еще больше доказательств обратного, – понял он. – Как странно. Заставив Уолта признаться публично, я только усугублю положение Рансибла. На самом деле ему станет намного хуже».

Если он полон решимости продолжать, то худшее из возможного – это заставить Уолта выйти и сказать, что он изготовил череп. Они оба сумасшедшие, сказал он себе. Один из них пилит и рисует у себя в мастерской, другой за столом пишет письма и выискивает цитаты из справочников. Оба они ищут все, что можно узнать о неандертальском человеке. Расе, которая существовала сорок тысяч лет назад. Любые данные, любые мелочи. Отказываясь от своей настоящей работы. От своих повседневных дел. Рансибл давно не бывает в своем агентстве, Домброзио не ищет новую работу.

«По крайней мере, – подумал он, – я могу пойти и сказать Уолту Домброзио, что я о нем думаю».

Но он медлил. Он не постучал в дверь. Он задумался. И наконец он развернулся и ушел.

«Я должен взглянуть фактам в лицо, – сказал он себе. – Бесполезно разговаривать с ними обоими. Мне стоит просто откланяться. Иначе, – сказал он себе, – я буду таким же, как они».

* * *

Рано утром следующего дня Лео Рансибла разбудил телефонный звонок. Он встал с кровати, вышел в холл, снял трубку и услышал незнакомый голос.

– Мы незнакомы, – сказал его собеседник, – меня зовут Дадли Шарп, я работаю на кафедре антропологии Калифорнийского университета. Я разговариваю с Лео Рансиблом?

– Да, – одной рукой он держал телефон, а другой завязывал пояс халата.

– Надеюсь, я вас не разбудил, – сказал Шарп, – но я хотел поговорить с вами как можно быстрее. Боумен предоставил мне возможность осмотреть первый череп и более позднюю находку, полный скелет, который нашли они с доктором Фрейтасом. Теперь вы понимаете – надеюсь, вы понимаете, – что обе находки были кем-то тщательно обработаны, совсем недавно. За последний год или около того, судя по использованным смолам. Но вы также понимаете, что это не сделано с нуля. То есть в обоих случаях работали с настоящими останками, которые они где-то раздобыли. Они не изготовили череп или скелет. Они использовали настоящий, как мистификатор из Пилтдауна взял настоящий очень старый человеческий череп и челюсть шимпанзе.

– Да, – сказал Рансибл, потирая глаза большим и указательным пальцами.

– Меня очень интересуют подлинные останки, которые спрятаны под обработанными слоями, – сказал Шарп, – если вы понимаете, о чем я. Другими словами, я вчерне попытался реконструировать… я не хочу сказать, что я физически повредил ваши находки, я имею в виду, что я мысленно пытался представить, что оказалось в распоряжении у человека, который это сделал, в начале работы. Оба черепа – да и весь скелет, найденный позднее, – очень необычны.

– Чем? – спросил Рансибл.

– В некоторых случаях мистификатор их дополнил, а в других, очевидно, полностью реконструировал, – сказал Шарп, – я бы лучше встретился с вами лично, а то звонок очень дорого мне обходится. Я плачу за него сам. Могу ли я заскочить, скажем, сегодня или завтра?

– Конечно, – сказал Рансибл, – или я могу приехать к вам в университет.

– Это было бы еще лучше. Мне трудно вырваться, у меня занятия до позднего вечера.

– Вы думаете, что под слоями, которые были намеренно добавлены, действительно скрыт череп неандертальца? – спросил Рансибл.

– Нет, что вы, – Шарп рассмеялся, – ничего подобного. Но черепа необычны. Возможно, мистификатор, когда у него возникла идея изготовить череп неандертальца, сразу стал искать череп, который послужил бы хорошей основой. Он мог попытаться раздобыть настоящий череп мустьерской культуры и потерпел неудачу, поэтому он выбрал лучший вариант из оставшихся: он раздобыл деформированный череп – я не знаю, где и как. Вы спрашиваете, неандертальский ли это череп в основе, так сказать; но помните, радиоактивный метод уже установил,