страдания, — что удивился бы, что писарша просила его не поминать лихом.
— Про… про… щай!..
И Ворошилов припал к ней на грудь… а слезы лились из глаз Кузьмы, как из глаз ребенка малого….
V
Дня три Ворошилов пил без просыпу… Не помогло… На четвертый пошел он проситься на «Амур».
С поступления на «Голубку», он стал таким, как я его описал выше. Он постоянно хмур, словно осенний день…
Так прошло три года… За хорошее знание Кузьма был сделан урядником… Он также тих, такой же лихой урядник, как был лихим марсовым и такой же чудак… Матросами любим, потому справедлив и честен. О бабье разговору не любит. (И вообще мало говорит). Раз только, когда старик Григорьич доказывал на баке, что «коли у меня жена, то она моя и могу я ее бить и не смеит она окромя меня никого знать, потому я в ней волен», то стоявший тут Кузьма проговорил с сердцем:
— Нешто жена — портянки?…
Но на это замечание кто-то засмеялся…
Пришла «Голубка» в Кронштадт… Кузьма вечерком сбегал в Галкину улицу посмотреть украдкой на знакомый домик и, утерев глаза, махнул рукой…
«И один свой век проживу!» — только проворчал он!..
Вы и теперь можете видеть Кузьму Ворошилова. Он уже боцман. Он постарел и с виду очень суров… Матросы его по старому любят, несмотря на то, что он по прежнему молчалив и несообщителен…
После вечерней переклички вы его можете застать в своей каморке, сидящего за книгой. Он до сих пор любит читать повести, где описывается любовь. Из этого и вывожу, что он еще не забыл своей привязанности… Она, как видно, была у него первая и последняя!..
Иван Алексеич достиг желаемого… Он письмоводитель. И опять кого-то водит за нос… Он пополнел, поседел и кроме письмоводителей да старших писарей никого не принимает в дом…
А что делает Настасья Васильевна, я, право, читатель не знаю… С своей стороны пожелаю ей всевозможного счастья!.
1867.
