подсел парень, выпивший крепко. И насильно рассказал мне ужасную историю. Он из армии пришёл, его ждала девушка. А мать велит ему жениться на другой. Наговорила на ту, что ждала, что гулящая, нечестная, и заставляет жениться на дочери подруги. Он встретился со своей девушкой. Пошли за околицу. Рассказал о словах матери. Девушка кинулась к нему на шею: «Я не такая! Проверь!» Разделась, отдалась. Парень плачет: «Она девушка была». А днём привели в его дом другую, которую он и не хотел видеть. Но его девушке, видимо, сказали. И она побежала на то место, где они были вчера вечером и повесилась.
«ОТ ОТЦА-МАТЕРИ родился, от книжного научения воспитался». «Тайну царёву добро есть хранити, а дела Божия проповедати преславно есть».
«ЕЩЁ ТЕ ЗВЁЗДЫ не погасли, ещё заря сияет та, что озарила миру ясли новорождённого Христа».
ДО СИХ ПОР СТЫДНО – в 81‑м семинар поэтов, прозаиков в Бурмакино. Троицкая суббота. На кладбище познакомились с мужчиной. Он обещал истопить баню, звал. Мы не пришли. Стыдно. Он же надеялся.
– ПИЛЯТ МУЖЕЙ, тиранят, ругают, жалуются всем на них. В гроб гонят. Потом рыдают, говорят, что был всех лучше. Говорят: пусть бы пил, пусть бы бил, лишь бы был. (Батюшка.)
КОЛЯ – ПОЛИЦАЙ. Так на Крестном ходе прозвали косноязычного Колю ещё задолго до смены милиции на полицию. Он следит за порядком. Особенно, когда в последний день идём по шоссе. Движение по трассе не прерывается, нас прижимают вправо. Колин голос слышен: «Впаво, впаво дежжи! Из колённы не выходим! Не выходим! Бабукка, куда? В колёну! Дедука! В колёну. Впаво, ещё впаво!» Первое время Коля досаждает, потом привыкаешь и даже веселеешь: полицай охраняет.
«ЖУК ЕЛ ТРАВУ. Жука клевала птица. Хорёк пил мозг из птичьей головы». Вот так вот. Не хватает в этой цепочке последнего звена, всё и всех поедающего существа.
В ВАГОНЕ СТАРУХА вяжет. Выпивший парень хочет ей сказать комплимент: «Нить Ариадны на носки переводишь?» Старуха отодвигается и энергичнее начинает шевелить спицами. Входит человек с гитарой, с усилителем, с ходу громко: «Я сел за руль, и взвизгнула девятка. Давлю на газ, гоню судьбу вперёд. Ах, как свобода щекотала пятки, кто не сидел, меня тот не поймёт. Куда я мчусь, уже я не фартовый, уж снова жизнь мне больше не начать. К тому ж на ней, как камень стопудовый, стоит судьбы крестовая печать».
Допел, идёт в следующий вагон. Пьяный за ним. В тамбуре останавливает певца, рвёт из-за пазухи начатую бутылку: «Халява, плиз!»
Дальше идут вместе.
ПИСАЛ СЦЕНАРИЙ о Блоке, ездил в Шахматово (68‑й), написал. Вдруг говорят: «Это надо обязательно Павлу Антокольскому показать. Он же у нас главный специалист по Блоку». С чего бы? Ну, показали. Он, я этого ожидал, сценарий зарезал. Как это, кто-то въехал в его тему.
БЫЛ СЛУЧАЙ. Писал телепьесу о художнике Федотове. Она была поставлена. Потом у меня была работа, в которой цитировались нравящиеся мне заметки из книги Олеши «Ни дня без строчки». Была ещё жива вдова его, одна из сестёр Суок. Прочла, понравилось. «Давайте всё-таки покажем Шкловскому, он на моей сестре женат, хорошо знал Юрия Карловича. Я ему передам сценарий, прочтёт». Вскоре звонит. «Шкловскому понравилось, хочет вас видеть». Приехал в писательский дом на Красноармейскую, метро «Аэропорт». Знакомимся, вспоминаю прочитанное о нём, как в Академии «петардой взрывался Шкловский». Маленький, круглый, говорливый необычайно. «Крепкая у вас рука. Молодец! Сколько лет? О, вечность в запасе!» Я всё не мог улучить момент, чтобы выразить ему благодарность за его маленькую брошюру о художнике Федотове. Я, конечно, её читал, но кроме её использовал и много других источников. Список их приложил к сценарию. Наконец, уловил паузу, благодарю. Он неожиданно бледнеет, краснеет, напыживается: «Так это вы – автор этой, с позволения сказать, поделки»? – «На обсуждении постановка получила высокую оценку». – «Высокую? Значит, так нынче ценится плагиат? Я сам не видел, но мне сказали, что это инсценировка моей книги». – И он стал так орать на меня, что ничего и вставить было невозможно. Катался по комнате, взрывался петардой: «Я написал библиотеку книг! Я вырастил советскую литературу». Я махнул рукой, решительно встал и стал уходить, а он кричал: «Извольте вам выйти вон! Извольте вам выйти вон!»
В доме было почтовое отделение. Я, разгорячённый и глубоко оскорблённый, написал ему письмо, начав: «Высокочтимый Виктор Борисович, извольте сказать Вам…», – и далее по тексту. Думаю, именно оно подвигнуло Шкловского к заявлению на меня, как на плагиатора. Он требовал от меня денежной компенсации за уязвлённое его авторское достоинство. Начальство Госкомитета по радио и телевидению велело разобраться. То есть просто велело меня уволить. Кто я? По штату редакторишка. А он тогда значимая величина. Я и не цеплялся за крохотный оклад, сценариями больше заработаю. Но тут же дело другое, тут же обвинение в воровстве. Я потребовал разбирательства. Дело пошло в арбитраж. И вскоре стороны приглашаются. Являюсь в сопровождении приятелей. Шкловский тоже с кем-то. Выводы экспертов: никаких следов плагиата не обнаружено, телепьеса совершенно самостоятельна. Моё авторское право не подлежит сомнению. Шкловский выслушивает, встаёт, надменно мне: «И сколько же вы, позвольте узнать, получили за ваше, так сказать, произведение?» – Я: «В документах должна быть означена сумма гонорара». Сумму озвучили. Четыреста пятьдесят рублей. Я видел: Шкловский изумлён. Друг мой Витя Крейдич сурово произнёс: «Тут не деньгами надо интересоваться, тут извиняться надо за клевету».
Но Шкловский передо мной не извинился. Я от этого не печалюсь. Мне хватает оценки его личности Олегом Волковым: «Болтливый эрудит Шкловский». Один из организаторов поездки писателей для воспевания рабского труда на Беломор-канале.
ГУСИНОЕ ЯЙЦО попало в куриные, его квочка высидела. Гусёнок привязался к хозяйке настолько, что ходил везде за ней. Вся деревня смеялась. Она на огород, и он. Она в дом, он сидит на крыльце, ждёт. Зарубить не смогла и никому не позволила. «Это же гусь, Инна!» Так и умер своей смертью.
ЗАДАЧКА ИНТЕРПРЕДАМ. Коля Петрович, огромный мужчина, жалуется: «Гонит меня, думает, ехать не хочу. А куда, на чём? Шестерня полетела, раздатка скурвилась, тормоза надорвались, одна фара цокнула. Так что дуру она гонит».
ПЕРЕПАЛКА ЖУРНАЛОВ в середине XIX в. «К «Молве» названье не пристало: её подписчиков так мало, что хоть зови её отныне «Глас вопиющего в пустыне». Журналу юмора: «Всех патриотов «Весельчак», тупого юмора кабак, приводит в слёзы и раздумье о нашем жалком остроумьи».
Из Петербурга в Москву: «Журнал Москвы хамелеон душой, московских умников безграмотное эхо. К несчастию других к
