Возможно, уже кипит утренний самовар в доме родителей, а в юрту молодоженов еще не заглядывало солнце, попытается Акбилек позволить солнечным зайчикам спрыгнуть на шелковую ширму, а супруг спешит уже снова обнять, заласкать, смешит — не отпускает. «До­вольно, солнце мое!» — говорит Акбилек, встает, одевается и, захватив медный кувшин для подмывания, идет к сопкам.

Резвящиеся, не отстающие друг от друга верблюжата, детишки, удерживающие жеребят, пока идет дойка их гривастых мамаш, девочки-девушки, собирающие в окрестностях аула кизяк… Акбилек посматривает на всю эту картину и не спеша возвращается в свою юрту. Успевшая справиться со своим омовением, теперь же она сама льет воду на руки мужа, снимает с ширмы расшитое полотенце, протягивает супругу…

К вечеру муж возвращается на иноходце с притороченными к седлу утками-гусями и с соколом на руке, а она стоит у белой юрты и смотрит на него, ожидая…

А вот и время перекочевки. Акбилек закатала рукава, подпоясалась, разбирает юрту. Кочевье двигается своим порядком, чуть отставшие девушки и невестки увлекают едущую на серой лошадке Акбилек в свой смешливый круг, и начинаются розыгрыши, да кто лучше поет. И едут вот они дальше поющей и хохочущей стайкой, а к ним подъезжают дружно их мужья, да у каждого на руке сокол…

Акбилек стала мамой. Родила любимому замечательного мальчика. Муж со своим приятелем Акбергеном, конечно, на соколиной охоте, а она у колыбельки целует растопыренные над ней пальчики младенца, уложит на ладонь его хрупкую спинку, приподымает к своей груди и кормит. Папочка перед отъездом на охоту в изголовье сына прикрепил оберегающие перья филина, а теперь она идет с сыном к нему навстречу.

Воскликнет: «Посмотри, папочка, на своего птенчика!» — а ребеночек, уже сладко посапывая, спит. Папочка все же поднимает высоко сыночка и вдыхает младенческий запах мужского достоинства наследника…

Утром, как только заглянула Уркия, Акбилек поспешила спросить:

— Уехал?

Уехал, — ответила та.

Поспешность ее объяснялась чувством стыда за то, что в письме она звала к себе жениха, вдруг успею забрать письмо обратно.

Кажется, прошло еще четыре-пять дней. Старика дома нет, Акбилек, держа за ручку Сару, стоит перед окном. Пастухи загоняют скот в сараи, доярки приступили к дойке, над углом крыши сарая виднеется белое пятно. Это платок Уркии.

Акбилек отослала Сару подозвать брата.

— Дай ушко, — и принялась нашептывать что-то Кажекену.

— Правда?

А что же еще?

И что же нам делать?

Остановится у нас…

Неудобно перед отцом не будет?

Нет, ой-ай! Мы же не вместе будем, что зде сь нехорошего?

Надо баранчика зарезать.

Миленький, ау! О чем ты? Конечно, надо, мы всегда его принимали совершенно замечательно.

Сердце Акбилек куда-то улетает и парит. Прошла в комнаты. Зажгла лампу. Стала заваривать чай. Расправила сбившиеся края половиков. Повесила аккуратно молельный коврик. Все никак не найдет себе места, пройдет туда, заглянет сюда: все ли устроено, прибрано, да чисто ли в углах. Словно от пыли на сундуках зависит все ее счастье. И кажется ей, что самовар замызган, рукава Кажекена запачканы, лица, платки доярок грязны, скатерть в жирных пятнах.

Дорогой, ау! Как ты рукава запачкал! Если можно, не подтирай нос рукавом, не будь, как эти всякие!

Попробовала нажаренные поварихой баурсаки и ей:

Ты бы лицо свое чуток вымыла, ау! — показалось ей, что на грязнуле платок потрепан, тут же отдала ей покрывавший мамину голову недолго ношенный кимешек.

Пристала и к чабанам:

— Скучно целый день пасти в степи овец?

Чабаны оторопели: «К чему это она?»

С чего это скучно? — только и ответили.

Хочется Акбилек всем помочь, за всех заступиться, всех пригреть, как неразумных птенцов под своими крыльями. Чтобы все были, как она, счастливы, переполнены радостью. Ни о ком она ничего плохого не думает, никого не желает обидеть. Ответ чабанов «Как это скучно?» она готова объяснить присущим им невежеством и думает: «Что же им остается, бедным, как только пасти и пасти этих скучных баранов, без просвета, без ожиданья встречи с любовью? Устают, и только».

Вечернее чаепитие тянется и тянется, кажется, длиннее целого дня. И крошку Сару все не клонит ко сну. Всматривается во тьму за окном, торопит часы на стене. Убрала посуду, постелила детям, вышла наружу. Прошла на кухню и велела поварихе: «Как там мясо? Закипело? Мы рано ляжем, спать хочется». Вернувшись, искупалась с душистым мылом, тщательно вымыла и лицо, и подмышки, и живот. Целый ритуал очищения. Скрывая от следившими за ней черными глазками Сары, достала платье новобрачной, завернула в мамин платок и сунула под свое одеяло.

Пока варилось мясо, Сара уснула. Кажекен пристроился рядом с чабанами и заставил рассказывать сказку о ведьме с медными когтями. Подали мясо. Есть Акбилек не хочется, а пастухов не устает просить съе сть еще. К концу ужина пришла Уркия.

Тетушка, покушай мясо!

Уркия:

— Только попробую, — и отведала мясо с лепесток.

После ужина, уложив Кажекена спать, Акбилек вышла

с Уркией во двор, встали перед окном и принялись советоваться — как следует встретить гостя, где встречать. Уркия считала, что ей прежде надо проводить Акбилек к себе домой, там и встретить гостя, там и угостить молодых. Акбилек, стыдясь столкнуться с дядей Амиром, сослалась на то, что не может о ставить детей одних дома, и отказалась. Хотя права Уркия, как замечательно было бы вдвоем с суженым посидеть при свете лампы за одним дастарханом и вглядываться, вглядываться в его лицо! Судили-рядили, в конце концов Акбилек, убедившись, что браг с сестричкой крепко спят, согласилась пойти в дом дяди, все-таки не проводить же ночную встречу у себя дома!

Дети видят сны, а Акбилек нарядилась в платье и камзол невесты, капнула на себя духи, набросила на плечи шелковый чапан и тихо ступая, осторожно открыв дверь, переступила порог с дрожью в коленях.

Яркий месяц. Снег сияет, как серебро. Горят звезды. Между двумя домами ясно виднеется протоптанная дорожка. Эта тропинка — словно путь, ведущий в рай. И кажется, шагни по нему — и окажешься перед дверью, за которой самая прекрасная, самая сладчайшая, самая счастливая жизнь. И с каждым шагом врата счастья все ближе. Оглушительно стучит сердце. Навстречу вышла Уркия.

— А дядя Амир где?

— В прихожей. А вас я устрою в дальней комнате.

Ой, Аллах, ай! Неужели Акбилек будет суждено сегодня сидеть рядом с ним?

Уркия распахнула