Впрочем, эта иллюзия продолжалась недолго, ей уже написал Егор, спрашивая, когда она вернётся. И Дмитрий, который хотел созвониться. Семён тоже несколько раз брал мобильный и откладывал. Один раз коротко что-то ответил. Официант всё чаще поглядывал на их столик. Воздух вокруг сминался, становясь всё тяжелее… Она украдкой посмотрела на часы – десять минут одиннадцатого.

Он заметил её короткий взгляд и за столиком повисла пауза.

– Нам… вам… пора идти?

– Гм… – Она не знала, что ответить, совсем не желая уходить.

Реальность вползала в ресторанное безвременье шершавой змеёй, разрушая очарование. Где-то разбили посуду, за соседним столиком пожилой дядька громко шмыгнул носом, молоденький официант зевал, прикрываясь подносом, на белой скатерти стали заметны багровые полумесяцы от вина, стёкшего по ножке бокала. Очарование улетучилось.

– Да-да, – она чуть передёрнула плечами, оглядываясь, – определённо пора.

Семён поднял руку и подошёл официант.

Счёт. Десерт? Кофе? Нет, спасибо. Картой? Чаевые…

– Вызвать такси?

– Отвезёте меня?

– Конечно!

Оглушённые быстрой сменой обстановки, они вышли в сонную муть города. Вышли никем – чужими. И оба щурились от яркого света фонарей. Нежность плескалась в них солнечным янтарём и остывала, остывала, остывала…

«Скорей бы уж добраться домой». Неверный хмель от «Зинфандель» улетучился совсем, уступив место тоске.

Они снова шли к Голландии – к машине Семёна.

Остановились напротив арки, через которую провалами пустых окон выглядывало другое время.

Она чуть дрожала, обхватывая локти, – холодно.

Безысходность навалилась серой стеной, Марина смотрела сквозь высоченную корабельную арку в пустоту надвигающейся ночи и замерзала.

– Ш-ш-ш… всё будет хорошо, – неожиданное тепло легло на плечи, и она повернулась, оказываясь в кольце его рук, – всё будет хорошо.

Он придерживал пиджак, но не приближался, вроде бы приобнимая, но вроде бы и нет.

Марина подняла на него полные слёз глаза. Это тепло, эта нежность… ей хотелось прикоснуться, напиться, она невероятно устала от отстранённой холодности дома, она хотела сделать шаг к нему и не могла.

Семён моргнул, выдохнул и расцепил пальцы, отступая.

– Нет, – вырвалось у неё.

Страх. Стыд, сомнения, взвешивания «хорошо или плохо, правильно или не очень» – всё пропало, полетело в кромешные тартартары.

Она сама обняла его и почувствовала, как ладони легли ей на лопатки.

Его шея – близко, запах мокрой соли, коры, корицы, ветра, смеженные веки – темно. И кипящая солнечная смола внутри. Огромно, ярко, больно…

Ды-ши.

Казалось, что она захлёбывается воздухом и проваливается. Тонет-тонет в сияющую черноту небес, когда он касался её губ своими.

– М-М-Марин. – Чуть отодвинувшись, он моргал, пытаясь сфокусироваться, вглядываясь в её лицо, чтобы понять то ли… и…

– Угу. – Она кивнула, улыбаясь, касаясь мокрой щекой его скулы, шеи, ворота рубашки.

Он легко коснулся пальцами её подбородка, приподнимая.

– Всё будет хорошо, слышишь?

– Я боюсь.

– Всё будет хорошо, – повторил он, и в уголках его глаз разбежались лучами крохотные морщинки, – верь мне.

Они молчали, когда он вёз её домой. Невский празднично светился разноцветными огнями и световыми растяжками ко Дню Победы. И сейчас Марина досадовала на то, что вообще поехала на эту встречу, что ушла из своего тихого аудиторского бюро, в котором однажды так неосторожно появился кареглазый лысый мужчина средних лет, с монгольскими скулами и солнечной улыбкой.

Что дальше? Мобильник, в котором, будто тяжёлые камни, насыпались СМС от мужа и детей, лежал в сумке, и она боялась до него дотронуться, словно это была граната с вынутой чекой.

Невский всё плыл и плыл за окнами, сменяясь тихими темноватыми улицами и заканчиваясь пятиэтажными хрущёвками, утопающими в весенней зелени деревьев.

«Мерседес» остановился у парадной. Семён повернулся к пассажирскому сиденью и включил маленький свет. Она сидела понурившись, глядя в пол.

– Не думай ни о чём плохом, слышишь? – Он отщёлкнул замки.

Она посмотрела на него:

– И… что?

– Просто не думай ни о чём плохом. Дай время. Себе. И нам, – он чуть усмехнулся, – мы так и не поговорили. Сколько раз пытаюсь тебе рассказать разные занимательные моменты собственной жизни, которые могут многое объяснить, но никак не выходит. Ты удивительная, Марина. Не бойся. Жизнь – она мудрая и расставит всё по своим местам. Так или иначе, но всё и всегда случается правильно.

– Хотелось бы в это верить, – вздохнула она как будто с облегчением.

Секунды замерли под потолком «мерседеса» и легко опустились им в ладони. Семён медленно наклонился и коротко поцеловал её, чуть коснувшись пальцами виска. И она не отстранилась.

Слёзы снова осели где-то в горле. Его губы показались ей невероятно горячими. Соль и перец. Ожог.

– Мне пора.

– М-м-м… пиши и звони в любое время.

– Хорошо. – Она нажала на ручку и вышла из машины.

Подходя к парадной, она чувствовала, как он смотрел ей вслед, подождал, пока она войдёт. И только когда увидел, что на последнем этаже загорелся свет, отъехал от дома.

Глава 16

Все праздники она мысленно благодарила Кирилла с весёлой фамилией Сероватый, с которым ежедневно накатывала километры за рулём и делала вполне приличные успехи. Кирилл тоже радовался тому, что она на выходные не уехала из города и дала ему возможность отлично заработать. Кроме того, с ним ездить было очень легко – инструктор он был отличный, за ошибки не ругал, а просто предлагал сделать тот же манёвр несколько раз.

Дел было под завязку. По самую кромочку – она водила, занималась таблицами, наготавливала ресторанные блюда, только бы быть чем-то занятой. А вечером падала без сил.

Дима похоронил бабушку, от него летели то грустные, то юморно-бодрящиеся СМС-ки, на которые она вяло отвечала.

И… каждый божий вечер Семён писал весёлое: «Привет, как дела? Есть минутка?» И каждый божий вечер она обещала себе, что это «в последний раз» и уговаривала себя, что «в конце концов, мы просто разговариваем». Когда дети засыпали, она неизменно отвечала: «Да, ненадолго».

Он уехал в давно запланированный отпуск, как и говорил, но они созванивались – и это «ненадолго» длилось-длилось-длилось. Они могли болтать час, два, три, четыре, и под утро он уговаривал её положить трубку и отдыхать, а потом она его уговаривала положить трубку, и они смеялись. А когда всё-таки разъединялись, она спала несколько часов и наутро не чувствовала усталости. Только стыд, о который обжигалась её совесть. И снова обещала себе, что сегодня пораньше ляжет спать и точно никаких звонков.