Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 90
воли от видной книжницы ожидать было трудно.
Точечными, ювелирными, едва заметными глазу среднего выпускника средней школы хирургическими вмешательствами Авдотья Андреевна превратила Базарова в зазвонистого хама, фанфарона и ёрника, жадного до азартных игр и мелких подростковых удовольствий типа пукнуть в церкви. Того самого «прощелыгу», как аттестовал его страж бонтона лакей Прокофьич. Любые подробности, заставлявшие хоть на секунду усомниться в глубинной пользе и человеческой значительности вполне себе захудалых господ Кирсановых, были аккуратно сцежены марлечкой и слиты на двор собакам. Весь тургеневский сарказм в адрес новой моды на либеральных околоточных (роман опубликован ровно через пять месяцев после отмены крепостного права) был в целости и сохранности отписан автору обратно, несмотря на заведомую нестесненность в метраже. Любые же шпильки в адрес незваного гостя умело заострены, закалены и заточены, а где их недостает, приходит черед бесстыжей отсебятины, облегченной тем, что режиссер, как известно, перу не чужд.
Книжный Базаров носил бакенбарды и курил трубочку, что неизбежно придавало его облику основательности — совершенно неуместной в контексте сословной критики. Киношный Базаров космат, бородат, в исступлении похож на Распутина и с подростковой показушностью смолит папироски. С порога кирсановского дома он через полкомнаты швыряет лакею макинтош и даже не дает себе труда приподняться и ответить на приветствие брата хозяина (у Тургенева все наоборот: «ПП слегка наклонил свой гибкий стан, но руки не подал, а положил ее обратно в карман»). За столом урчит, чавкает, с бульканьем всасывает из кофейника жижу и только что не сморкается в скатерть. Врачебные его кондиции немедленно подвергаются сомнению, советам попрактиковаться на тараканах, и даже после извинений осадочек остается (у Тургенева: «с Митей сделались судороги; он просидел часа два и помог ребенку»). Многие прогрессистские подвизгиванья Аркадия переданы Базарову, и даже неясно, отчего такой хороший мальчик связался с таким плохим мальчиком. Взгляды его обрывочны, многократно купированы, а в куцем виде отдают невзоровщиной. Стоит ли удивляться внезапному преддуэльному пассажу Петровича: «Ты помнишь, как умер Сулла? Его заели вши». Базаров — вошь, и поступать с ним надлежит соответственно: дустом.
Что до Павла Петровича, то из романа ловко вымараны все детали, как-то омрачающие светлый лик этого праздного отставника со вздорным характером[12]. Все его «лаковые полусапожки», «фески с небрежно повязанным галстучком», «позвони-ка, брат, мне пора пить мой какао» и клетчатый пиджак под белые панталоны, в которых он является на дуэль (в картине все наоборот: на нем строгая черная пара, а Базаров как раз в белых лосинах и белом же картузе). С первых кадров, с титульного романса «И все отдать, что было и будет, за сон души, за сон души» твердо указано, кто здесь выразитель, хранитель и отец родной, а кто сорняк, чертополох и верблюжья колючка. Довольно и того, что исполнитель роли, батюшка Авдотьи Андреевны, Андрей Сергеевич ровно на 22 года старше своего персонажа — что заведомо компрометирует Базарова: связался пижон со старцем. В сцене вызова базаровские слова «Вам нисколько не нужно оскорблять меня — оно же и не совсем безопасно», будучи обращены к 45-летнему отставнику, звучат достойным предупреждением скорому на побои феодалу. Они же в адрес 67-летнего дедушки с дрожащими от волнения губами откровенно малопристойны.
После яростных и ядовитых споров антагонистов из памяти обычно ускользает причина дуэли. Спроси первого встречного, за что дрались Базаров с Кирсановым, ответит: за нигилизм и святотатство. А вот дудки. Дрянь-материалист Базаров лез лапаться к Феничке, подразумевая, что ягодка сорвана и всей птичке пропасть — сие правда. Только вот Смирнова взяла и облегчила сюжет на все перепалки, заслонившие подлинную причину. Нет там спора об общине и семье, в котором нигилист раскатывает визави под орех, крайне впроброс дана фраза, что «все акционерные общества лопаются единственно оттого, что сказывается недостаток в честных людях».
С чего бы?
А с того, что дискуссии показывают Базарова человеком думающим и дельным, да и полемистом отменным. Ибо очевидно, что, несмотря на реформу, Россия 61-го года — дрянь, а не сон души, народ ее — темнота, а истеблишмент — собрание жуликоватых неумех. Что община с семьей, на которые уповает Павел Петрович как на нерушимые устои сущего, — материи для него абстрактные, а потому и единственно годные к идеализации на фоне совершенно очевидного тлена и упадка. Что чудное кирсановское поместье дышит на ладан из-за нерадивости работников и нерачительности хозяев, что беседка у них цветет славно оттого, что «акация да сирень особого ухода не требуют», а лес уж давно продан, как чеховский вишневый сад. Вопрос: способна ли такие речи и очевидности приять Авдотья Андреевна, рисующая сей уголок лубяным домиком с верандочкой, прислугой, сливками в судке и котиком под кроватью? На секунду допустить, что при всем показном цинизме смутьян прав, по крайней мере, знает медицину и усердно для того трудится, тогда как славные и обходительные Кирсановы суть потомственные нахлебники; что шестидесятилетний Прокофьич целует ручки молодому барину, а застенчивая Феничка до самого последнего времени была законной рабой, собственностью чудесного Николая Петровича; что, как это ни коробит слух, но мужику и впрямь нет дела до художеств Пушкина и озарений Жуковского, потому что он неграмотен, а грамоте его полвека спустя обучат именно Базаровы, — значит подорвать всю систему ее весьма прочных фамильных ценностей (Андрей Сергеевич, как известно, тоже к народовластию неласков).
Соответственно, возникает ряд вопросов.
Если с первого взгляда ясна красная цена краснобаю и срамнику с идейками — зачем надобны роман в полтораста страниц и экранизация в пять серий? Не проще ли скоренько подвести дело к кульминационной дуэли и уложиться в прокатные 100 минут, как поступали в не менее лапидарные советские времена?
Зачем вообще на фоне этого бахвала нужны Ситников и Кукшина? Тургенев нуждался в них, дабы поддеть реформистскую блажь образованных слоев, уколоть якобинца сподвижниками, как Чацкого Репетиловым. Но уж коли сам Базаров свинья в кусте, на углу в наперстки режется — на что ему совсем уж карикатурная компания?
Трудно, между прочим, изобразить Евдоксию Кукшину большим пугалом, нежели в романе — но при желании и это по плечу. Ни грана не осталось в ней жалкой бабской нелепости, жар-птицыного комизма, с которым играла эту особу Татьяна Догилева на излете советской власти, — одна злая каляка-маляка.
Зачинная съемка дворниного переполоха из-под кровати через
Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 90
