противопоставленного фаллической агрессии мужской цивилизации! Кстати, бинарная оппозиция духовного верха и животного низа, восходящая к гностическим моделям Вселенной, ярко прослеживается во всем творчестве Грешко. С гордостью могу сказать, я первым обратил внимание на манихейский оксюморон, зашифрованный в самом имени поэтессы. Ангелина – Ангел. Грешко – Грех. Не случайно наша вязниковская Ахматова легко перешагнула ту черту, у которой остановились ее предшественницы, она буквально взорвала актуальную эпистему. Ее лукаво деконструированная гендерность поражает воображение феерической сменой карнавальных масок и дискурсивных практик. Прочтите «Крестоносца», не откажите, голубушка!

И голубушка не отказала:

Готический камин огнем ярится,

Доспехи наспех сброшены в углу,

Голубоглазый странствующий рыцарь

В мой замок постучал и зван к столу.

Перепелов анжуйским запивая,

Расскажет он, желанием томим,

Как позвала его Земля Святая,

Как тяжек крестный путь в Ирусалим,

Как сарацины саранче подобны,

Как хитроумен вождь их Саладин,

Как на песке легли костьми безгробно

Все те, кто не дошел до палестин…

А на рассвете, замок мой покинув,

Он в сердце верном унесет с собой

Мою гостеприимную вагину

И робкий, терпеливый анус мой!

– Ах, какая тонкая аллюзия, какое целомудренное бесстыдство! Совершенно новое слово в поэзии отрицательных аффектов, свежий взгляд на сакральность телесных практик. А какая, господа, изысканная интертекстуальность! Мир прерафаэлитов, увиденный глазами де Сада или Генри Миллера, мир, осложненный двойным, нет, тройным кодированием! Конечно, шокирующий эротизм Грешко, могучий трагизм ее бесстыдства, перерастающий в манифест «желающей машины», – все это уходит корнями в семейную драму, пережитую автором. Я говорю о разрыве с мужем, нашедшим в сенях стихи своей откровенной жены. Вспомним Софью Андреевну, отыскавшую за обивкой кресла рукопись «Дьявола», что в конечном счете и заставило Толстого бежать из Ясной Поляны! Но в нашем случае бежал от жены и двух детей оператор машинного доения Николай Александров. Знаю, Ангелина, вы закончили недавно новый цикл, навеянный этой трагедией. Как он называется?

– «Беспостелье».

– Ах, как точно, как вкусно: «Беспостелье»… «Бес постелья». Ах, какая лукавая инвариантность! Как тонко, как звонко! Пожалуйста, что-нибудь из «Беспостелья»! Порадуйте, матушка!

И матушка порадовала:

Десятый класс. И я хмельная в стельку.

Ночной спортзал. И шепот твой: «Ложись!»

Я думала, ты мне сломаешь целку.

А ты сломал мне жизнь!

– Вы вместе учились? – участливо поинтересовался Лобасов.

– С первого класса… – всхлипнула поэтесса.

– Ай-ай-ай! Ну что ж, дорогие радиослушатели, на этой щемящей ноте мы закончим нашу встречу с самой яркой и загадочной русской поэтессой из маленького города Вязники. А вы, Николай, если слышите нас, будьте мужчиной, вернитесь в семью! Разве можно из-за либидиозных манифестаций социального тела бросать жену и детей! В эфире была передача «Из какого сора…», и я, ее бессменный ведущий Сэм Лобасов. Через неделю мы снова встретимся и поговорим в этой студии с Великим магистром «Ордена манерных куртуазов» Виктуаром Бабенчиковым. Услышимся!

Снова зазвучала классика. На сей раз «Карнавал зверей».

– Вы знаете эту Ангелину Грешко? – спросил Жарынин.

– Знаю…

– Она действительно огурцами торговала?

– Никакими огурцами она никогда не торговала, – рассердился писодей. – Она старший научный сотрудник Музея восточных культур. А стихи за нее пишет муж…

– Оператор машинного доения Николай Александров?! – усмехнулся игровод.

– Какой, к черту, оператор Николай Александров! Нет никакого Николая! Витька Бабенчиков за нее и пишет. А Сэмка Лобасов пиарит. Это он придумал про Вязники…

– Зачем?

– Он живет с бывшей Витькиной женой – Лизой, а у той двое детей от Бабенчикова. Надо кормить. Вот они и сочиняют…

– Ловко! – благосклонно кивнул игровод. – Ну, выскочит на сцену мужик и пробубнит какую-нибудь рифмованную похабщину, и что? Ничего особенного. А вот если выйдет милая вязниковская училка в очочках и голоском стеснительной отличницы отчердачит про гостеприимную вагину… Это ж совсем другое дело! Помните что-нибудь из Грешко?

– Да так… кое-что…

– Прочтите!

– Ну… если вам так интересно… – пожал плечами писодей и, подвывая, продекламировал:

Мы с тобою коллеги. Столы наши в офисе рядом,

Вместе ходим на ланч, вместе курим: короче, друзья.

Но я жажду отдаться тебе на столе на бильярдном,

Полированный кий от нездешних оргазмов грызя!

– М-мда… Звонко, – задумчиво согласился Жарынин.

– Так себе, – с брюзгливостью бывшего поэта заметил Кокотов. – А знаете, сколько эта Ангелина Грешко, которую на самом деле зовут Катькой Потаповой, берет за выступление на корпоративной вечеринке, допустим, в банке?

– Ну и сколько?

– Тысячу евро! А после этой передачи, уверен, будет брать еще больше!

– Неплохо! Но я сразу почуял подвох, хотя про огурцы придумано талантливо. Учитесь, соавтор! Как говорил Сен-Жон Перс, люди верят только в выдуманную правду. Знаете, что меня насторожило?

– Что?

– Уж слишком много у нее в стихах филологии! В Вязниках столько не наскребешь!

– Еще бы! Витька Бабенчиков филфак заканчивал. Я его давно знаю, мы вместе ходили в литобъединение «Исток». Кандидатская диссертация у него называлась «Образ комсомольского вожака в поэзии 1920-х годов». Ну, как полагается: Багрицкий, Уткин, Алтаузен, Безыменский… Вам эти имена что-нибудь говорят?

– Конечно! Особенно Безыменский. Дружок нашего Бездынько.

– А вот докторская диссертация у Витьки называлась совсем по-другому, – наябедничал Кокотов.

– Как же?

– «Космогонические практики в поэме Ивана Баркова “Лука Мудищев”».

– Да-а, растут люди… – кивнул игровод.

…На въезде в Москву соавторы все-таки попали в пробку. У длинномера, тащившего в столицу арбузы, отвалился задний борт, и зеленые полосатые ягоды величиной с футбольные мячи гурьбой вынесло из кузова. Разбиваясь и трескаясь, они далеко раскатились по асфальту – и Ярославское шоссе стало похоже на разоренную бахчу. Водители тормозили, вылезали из машин, бродили, по-журавлиному поднимая ноги, чтобы не вляпаться в алую мякоть, испещренную черными косточками, и выбирали себе арбузы покрупней и поцелей. На дармовщину, кстати, останавливались не только старенькие «Жигули» с гнилыми отваливающимися порогами, но и вполне приличные иномарки. Шофер длинномера, молодой парень в джинсах, смотрел на все это с мрачным удовлетворением, смеялся и даже указывал искателям на неразбившиеся арбузы.

– Возьмем? – полусерьезно предложил писодей.

– Почему бы и нет! Но попытайтесь, мой друг, подняться над мелким утилитарным интересом и взглянуть на эту аварию шире!

– Что вы имеете в виду?

– Только одно: не верьте, когда говорят – Россия исчерпала лимит на революции! Не исчерпала!

С этими словами он съехал на обочину.

Глава 89

Логово Синемопы

Через несколько минут Дмитрий Антонович вернулся, улыбаясь и держа в руках по арбузу,