Кенни ткнул Салли локтем в бок.

— Захочу — побью тебя прямо здесь.

Салли даже не взглянула на него. У нее разболелся живот, а свет ламп резал глаза. “Колокольный звон” сменился песенкой эльфов “Я видел, как мама целовала Санту”. Святой смысл Рождества был безнадежно утрачен в пошлой, бездушной кутерьме, но каким-то образом Господь позволял этому фарсу продолжаться.

— Чего это ты на таксофон пялишься? — не унимался Кенни. — Думаешь, твой парень тебе позвонит?

“Господь погасит свет нечестивых; Он изгонит всякую скверну”.

— А кто твой парень? — Кенни наклонился поближе. — Спорим, он дебил.

С замиранием сердца Салли услышала, как миссис Миллс выдала последние неуклюжие аккорды, и мамы в столовой дружно захлопали.

— Я знаю одного дурачка, — с явным удовольствием продолжал Кенни. — Его зовут Том Биббетт. Все время таскается с булавкой и делает вид, что ставит всем уколы. Он вроде как мой двоюродный брат.

— Тише, — одернула его одна из мам, которая шла сзади. — Встали все друг за другом!

Кенни выждал, пока она пройдет, и продолжал:

— Каждый день Том Биббетт ездит в Тьюпело, в дом для умственно отсталых. Наверное, он и твоего парня там знает.

Одна из матерей, стоявшая во главе колонны, обернулась.

— Кто это там еще болтает?

— Кенни, — протянули одновременно Розмари Митчелл и Фрэнки Детвейлер, устало и без энтузиазма.

— Ну так скажите ему, чтобы замолчал. — Она распахнула дверь столовой, и в коридор хлынул свет. — Иди, — шепнула она мальчику с буквой Р и слегка его подтолкнула.

Салли едва различала что-то перед собой, кроме нескольких пухлых сияющих лиц в первом ряду. Зал накрыла волна аплодисментов. То тут, то там сверкали фотовспышки. Кто-то с кинокамерой, сильно пригнувшись, шел по проходу спиной вперед. Затем аплодисменты стихли, и в зале воцарилась тишина, нарушаемая лишь шелестом программок и жужжанием кинокамеры.

— Р — это рогалик, — неуверенно начал мальчик. Он был в группе тех, кому чтение давалось тяжело.

— Шоколад и йогурт

Мы в носке найдем,

Если нам...

— ...помогут, — прозвучал чей-то голос у сцены.

— Помогут, — облегченно повторил Р.

Не дождавшись, пока стихнут аплодисменты, девочка с буквой О торопливо начала свое четверостишие, тараторя слова с такой скоростью, чтобы все увидели, как хорошо она их выучила:

О — это остролист,

Весь зелено-красный,

Ничего на свете

Не видела прекрасней.

Теперь настала очередь Тэмми Данкин. Она кокетливо склонила голову набок и широко распахнула глаза:

— Ж — это животное “северный олень”, — пропела она тонким, наивным голоском. Неужели она думала, что никто не заметит ее притворства?

Он молниеносен.

И, стуча копытами,

Подарки нам приносит.

— Ах, какая прелесть! — хором отозвались мамы, хлопая в ладоши так, словно Тэмми только что сотворила нечто гениальное. Они купились на ее сладкий голосок и крошечный рост, ведь она была самой маленькой девочкой в классе. Тэмми хихикнула и, к отвращению Салли, сделала реверанс. Тэмми походила на тех ослушавшихся “детей Израилевых” — прекрасно знала, как надо себя вести, но с удовольствием нарушала правила, лишь бы ее похвалили.

Все замелькало слишком быстро, гораздо быстрее, чем Салли себе представляла. Ей почему-то казалось, что вечер растянется на несколько часов. Через несколько мгновений очередь дойдет до нее. Глаза затуманились слезами, все перед ней превратилось в мутное пятно света.

— Д — это декабрьская сосулька, — протянул Фрэнки Детвейлер, тоже явно стараясь выглядеть милым.

Белая, ледяная

С крыши свисает

Долгими...

Внезапно дверь столовой распахнулась, с грохотом ударившись о стену.

Салли вздрогнула и подняла голову. Испуганные мамы, как по команде, вытянули шеи, пытаясь понять, что происходит. Миссис Миллс вскочила со своего места за пианино и в сильном волнении поспешила к двери.

Мамы зашептались.

— Эй, — сказал Фрэнки.

У двери можно было расслышать сбивчивый голос миссис Миллс:

— Прошу прощения, сэр, у нас сейчас идет небольшой спектакль, не могли бы вы...

— Прочь с дороги!

Миссис Миллс попятилась, ее глаза, как у обезумевшего зверька, метались из стороны в сторону, и в зале, где только что перешептывались матери, повисла тишина.

Это был мужчина в засаленной футболке, ковбойских сапогах и потрепанных джинсах. Огромный, небритый, с налитыми кровью глазами. На его предплечьях извивались иссиня-черные татуировки. В руке он сжимал бутылку виски. Пошатываясь, он добрался до авансцены и остановился в свете прожектора, моргая и заслоняя глаза рукой.

— Рэйлин, — прохрипел он. — Ты где, Рэйлин Придди?

— Эй, — удивленно произнес Кенни, — это мой папа.

Громко заскрипел стул, и мать Кенни вскочила на ноги.

— Убирайся отсюда, Генри Ли, пока я не вызвала полицию! — закричала она. — Тебе здесь нечего...

Мистер Придди сделал шаг вперед, но зацепился за провод от рождественской гирлянды и чуть не упал. В приступе ярости он пнул провод, вырвав его из розетки, и половина зала погрузилась во мрак. Раздался испуганный вскрик.

— Я пришел за своим ребенком, — произнес он.

— Только через мой труп! — выкрикнула мать Кенни.

— Может, и так, — ответил мужчина.

Раздался щелчок, и в свете прожектора что-то блеснуло. Раздался еще один вопль, а за ним еще один. В руках у мистера Придди появился большой охотничий нож.

— Мистер Йопп! — завизжала миссис Миллс. — Кто-нибудь, по зовите мистера Йоппа!

Мистер Йопп, бывший электрик, работал сторожем в начальной школе.

Мистер Придди с ножом в руке медленно двинулся к матери Кенни, ступая очень осторожно, ставя одну ногу перед другой. Матери, сидевшие в первых рядах, бросились врассыпную.

Мать Кенни держала перед собой маленькую Мисти Дарлин, как живой щит.

— Убери этот чертов нож!

Мистер Придди резко взмахнул ножом в сторону сцены и, облизав губы, сказал:

— Иди и приведи его.

— Сам иди, — ответила мать Кенни, прикрываясь малышкой Мисти Дарлин.

Придди угрожающе вскинул нож у ее лица.

— Лучше поторопись, если не хочешь, чтобы я располосовал тебе лицо прямо здесь.

Мать Кенни опустила ребенка, ее взгляд пылал презрением.

— Ты ни черта не