Черезъ полчаса Лэйзеръ лежалъ на кучѣ тряпокъ и ладонями сжималъ себѣ голыя ступни. Ему казалось, что ступнямъ отъ этого теплѣе. Сося и дѣти лежали на своихъ мѣстахъ и, чтобы не чувствовать голода, силились заснуть. Всѣ молчали; Только маленькій Шмилекъ, лежавшій съ матерью на нетопленной печкѣ, тоненькимъ, сиплымъ голоскомъ монотонно тянулъ:

— Немножко молока, ма-ама!

— Молоко будетъ завтра, Шмилекъ, завтра.

— Молока… Я хочу молока-а-а…

— Завтра, сыночекъ, завтра… Завтра будетъ и молоко, и супъ. Хорошій супъ, съ мясомъ, съ курицей.

— У меня сердце горитъ… Молока-а-а…

Ента не отвѣчала.

— Я ѣсть хочу, молокаа…

— Ну ша, ша… ну что дѣлать? ты голоденъ! Всѣ же голодны, всѣ не ѣли… И вотъ дѣдушка, старый и больной, и весь день на холодѣ и на дождѣ былъ, и тоже вѣдь ничего не ѣлъ…

Лэйзеръ перевернулся на своемъ ложѣ. Совѣсть его мучила, а во рту еще ощущался сладостный запахъ гвоздики и лавроваго листа…

Д. Айзманъ.

1902