Одно продолжало мучить — отец по-прежнему сторонился ее. Кажется, ясно, почему, а все равно непонятно. Потыкалась по углам, постояла за дверью и постепенно притерпелась Акбилек к так сложившейся жизни, стала

заниматься и хозяйством, распоряжаться в доме, как прежде мать. Что ей делать еще, умереть от боли, что ли?..

Так отчего аксакал Мамырбай охладел к дочери? Что у него на уме? Поговорим и на эту тему.

Замкнутый, на вид суровый аксакал Мамырбай, что бы там ни думали, отличался детолюбием. Как сказано было века назад за легендарным судией Едите — Едиге. Неустрашимым — новорожденному сыну своему:

Кто не любит детей?

Ты родился, Hypалы мой,

Я устроил богатый той,

Ешь, народ, пей и пой ..

В родовую колыбельку уложил,

Чтобы беленький мой жил,

Словно день в ночи покоя.

Вот как взращу героя

Сладко спал и ел,

Струйкой мокал в злато-серебро

Кто из древних и ныне живущих отцов не желал нарядить детей своих в самые дорогие ткани? Кто не желал бы, чтобы его ребенок вырос грозным, как лев, энергичным, как тигр, мудрым, как Платон, и как Жиренше — красноречивым, да к тому же дожил бы до почтенных седин, дом — полная чаша, а в степи — его стада и отары?

Мамырбай, как и положено мужу важному, желал своим детям только хорошего. В смысле — как у людей. И пожелания его были незамысловаты: чтоб они одеты были не хуже своих сверстников, чтоб не было причин для зависти, обучились ремеслу, ну, в общем, как положено в приличных семьях… Отвез двенадцатилетнего Толегена учиться в город. Отучился шесгь-семь лет, готовый начальник. Не стал настаивать на его возвращении в аул, хозяйка была права: что за него цепляться? Он стал уже другого круга человек, что ему среди аульных людишек толкаться, пусть в городе карабкается выше, дано, значит! А если дано, так и счастливых дней ему поболь­ше! — мечты старухи-матери. А старик был уже озабочен судьбой дочери, поцелует чистый лобик Акбилек и навешивает на нее всякие золотые да серебряные подвески, ожерелья. Принялся подыскивать для нее жениха, все-таки не дитя малое, как уверяла мать, пора замуж. Конечно, Бекболат недотягивал до нужной фигуры, не так богат, но понравился избалованной дочери, что ж делать, пришлось уступить — принял сватов. О младших и не думал — рано.

И хотя старший сын оправдывал все его надежды, аксакал не считал нужным особенно восторгаться им. Если интересно, то вот вам его оценки: какой толк от того, что Толеген городской житель и все такое… ну, выучился грамоте, должность занимает, но ведь обрусел, зазнался, пожалуй, и лета не прожил среди своих. По десять месяцев не появляется. Неправильно это. Скопленное и приумноженное добро и скот на него не производит никакого впечатления. Разве для отца это не большое огорчение? Вот так возьмет и без отцовского

благословения и женится на какой-нибудь городской девице без рода и племени. Доходили до него слухи, что сынок его путается с какой-то ногайкой из России… Для аксакала Мамырбая ногаи — что в сердце нож; никак не мог забыть, как когда-то торговец мелким товаром ногай Насыр надул его с лошадкой рыжей масти.

Чувствуя, что в Толегене появилась некоторая отчужденность от аульного очага, вся отече ская любовь старика Мамырбая перекинулась на милую доченьку Акбилек, она — его утешение, она — его одна забота. Все в ней его умиляло: и лицо ее, и характер. Не пустышка какая-нибудь, росла тактичной, разумненькой, и достоинство в ней проявлялось высокое. Если б не законы Божьи, ни за что бы не отдал бы ее замуж. Поэтому и тянул сколько мог, не принимая от жениха калым, надеясь удержать дочь рядом с собой еще годика четыре, а может, и пять, что совершенно нереально. Дотянул… вот как покорежила судьба его Акбилек…

Прежде особенно обижаться на сына аксакалу не приходилось, но в этот раз обидел! Сами подумайте, ни смерть матери, ни похищение и возвращение едва выжившей Акбилек не заставили сыночка бросить все свои городские дела и поспешить к отцу разделить с ним его одиночество, навалившийся на него мрак развеять. Ну что за поразительное существо он вырастил! Кто бы мог хотя бы представить, что он не приедет? Все ждали, нет — не появился. Даже если он не в силах был ничем помочь, должен, непременно обязан быть рядом с безутешным родителем, а затем отправляйся на все четыре стороны, о, скверное отродье!

Все те дни аксакал предпочитал считать дочь мертвой. Разумом понимал — не жить ей, но сердце не соглашалось с ее смертью. Еще вчера ведь только умиляла она его взор, радовала своим звонким смехом, забавными проказами, соловушек его! Да, опустело место ушедшей супруги, но пространство, занятое прежде Акбилек, буквально зияло дырой, дом рухнул, осыпался в могильный холмик. И, кажется, именно без Акбилек младшие детишки, как брошенные щенята, не умыты, не обстираны, похудели, завшивели. Если б она была рядом, не позволила б им пропасть; когда он еще, вновь женившись, восстановит полную семью и опять почувствует себя хозяином в полной рост, как прежде? Разве все хозяйство доверишь одним родственникам? Каждый из них о себе печется, под свою крышу тащит, не углядишь…

Но Акбилек пропала безвозвратно. Безвозвратность, правда, прикрывала всю двусмысленность его положения, ведь как ни поворачивай, а дочка-то не просто пропала, а… По крайней мере, ни у кого язык не повернется сказать, что русские пустили ее по рукам. А как услышал, что схватили белых, тут же забыл обо всем на свете, о неизбежных унизительных расспросах, о чести там всякой, сам не помнил, как воскликнул: «А Акбилек где?» Как в горячке разослал верховых по всем сторонам разыскивать ее.

Нашлась. Появилась перед ним лохматая, зачуханная, с затасканным, побитым видом; в голове аксакала замельтешили мысли: не она, не она! Растлили! Развратили! Нагулялась! Неправильной стала… Нет прежнего невинного ребенка, чистый платочек