– Демьян Гаврилович, уполномоченный, – с вызовом поправил Дёмка Порезанный. – А как оно нажито, я получше иных каких знаю. В моем праве тут и распоряжаться.

– Чего? – опешил Дюрга.

– Того, – ответил смелеющий Дёмка. – Пошли, ребята. Отступи, Георгий Никифорыч. От греха. Ты сам знаешь, что с прошлого года задолжал по индивидуальному обложению.

– Уродилось менее, чем надо, – сказал Дюрга.

– Ха! А на свадьбу кулацко-церковную хватило? – высунулся Хаврон.

– Так по второму кругу обложили-то, – напомнил Дюрга.

– Государство испытывает нужду в зерне.

– Осенью все отдам, коли уродится рожь…

– Стойте! – сказал Евграф. – Но на каком основании вы ломитесь в чужой дом? Что за право такое? Кто дал?

– Кто дал, тот и взял. Взял власть и дал, – ответил комсомолец Хаврон. – Покажите ему бумагу, Демьян Гаврилович.

Дёмка молча полез в командирскую сумку, сшитую из дерюжины, и достал папку, раскрыл ее. Евграф хотел взять лежавшую там бумагу, но Дёмка его остановил:

– Читай так, не трожь!

Евграф взял у Дюрги лампу и посветил в папку.

– Что там? – спросил Дюрга.

– Приказ произвести опись вашего имущества, – ответил Евграф.

– Чей наказ?

– Сельсовета.

– Подписи, печати? – уточнял Дюрга.

– Имеются, – подтвердил Евграф.

Дюрга молчал, тяжко переводя дыхание, словно уморился на трудной работе.

– Ну, нам тут некогда проклаждаться, – сказал повелительно Дёмка, – да комарье кормить. – И он звучно припечатал на шее комара.

Комары и вправду звенели вокруг и ныли.

– Погодь, – сказал Дюрга, – приходи днем, по-людски, а не воровским обычаем.

– Это уж сельсовету и нашей партии виднее: когда и как, кого и где, – сказал комсомолец Хаврон.

– Но… дай хоть бабам-то одеться…

– А то мы баб не видали! – отрезал Дёмка и пошел прямо на Дюргу.

– Не пушшу! – рявкнул тот, раскорячиваясь.

Дёмка обернулся к своим и приказал:

– Давайте.

– Стойте! – снова сказал Евграф. – Георгий Никифорович, это бесполезно, поймите. Ни к чему не приведет. Только все хуже…

– А ты не с ними ль заединщик?! – спросил, отдуваясь, Дюрга.

– Георгий Никифорович, вы же знаете, что нет.

– Да?.. Но кто оне такие есть? Где представитель власти? – не сдавался Дюрга.

– Мы и есть представители, – пробовал чеканить, но как обычно, чуть шепелявил из-за порезанных губ Дёмка.

– Фуражку драную с чужой балды нацепил и думаешь, власть? – прорычал Дюрга.

И тут Дёмка взбесился, захрипел, рванул на боку что-то, и все увидели в отсветах лампы маузер.

– Не токмо фуражка, а ишшо это! Видишь? Гляди! Гляди, морда разбойная, долядудинская! Жидомор, маклак, варяг, мироед!

Дюрга молча глядел. А Дёмка наступал, как-то странно сутулясь, выставив одно плечо вперед, вытянув голову, и во всей его фигуре чувствовалась легкость, затаенная сила, хотя лет ему было немало и за спиной батрацкая, а в былые годы запойная жизнь. Но тут его как будто подменили. Откуда что взялось.

Сенька даже оскал его зубов увидел из окна, и ему стало не по себе, коленки затряслись.

И дед Дюрга отступил. А как увидел тех двоих, приблизившихся по оклику Дёмки, то и вовсе сошел с крыльца и сел в исподнем и босой на скамеечку под окном, опустил голову. Скоро и все другие обитатели дома их увидели. Это были Лёха Фосфатный и Толик Оглобля. На удивленный призвук Фофочки Толик Оглобля хмуро сказал:

– Мы ведь в активе. А тут… этими… Лёха?

– Понятыми, – чуть слышно ответил Фосфатный.

И началась опись. У пришедших с собою кроме лампы со свечкой внутри и керосиновой имелась даже электрическая лампа шахтера. Фофочка и Устинья, Варька поспешно одевались, а Дёмка велел комсомольцу проследить, что именно они надевают и сколько, а то, мол, было такое, когда описывали Каменцева, бабы его напялили на себя по нескольку юбок, кофт, платками пуховыми и шелковыми обвязались, ну чисто матрёшки, едрит их в душу мать!

Такой же однодворец, как и Дюрга, Каменцев был из Хохлова, что за Жереспеей. И также умудрялся долго держаться в стороне от раскулачиваний двадцатых годов, от колхоза. И вот, выходит, его тоже достали.

Сеньке это не понравилось, и он заступил между Варькой и комсомольцем.

– Чё лезешь, малый? – спросил Хаврон, пытаясь его отодвинуть.

Но Сенька набычился, а был он мускулист, не только благодаря вечным трудам под недреманным приглядом Дюрги, но еще и из-за дополнительных тренировок на турнике в школе. Он ведь готовился стать летчиком новой страны. Хаврон надавил сильнее, но так и не сдвинул упорного юнца, и тогда начал светить на Устинью, Фофочку. И Сенька не знал, кинуться ли ему на Хаврона и отнять у него лампу или… И тут он получил хорошую затрещину, аж в глазах затемнело. Глянул – то был Ладыга в расстегнутой шинели, хотя весенняя ночь была теплой. Ладыга в свое время служил, после семнадцатого дезертировал, был призван на Гражданскую и снова дезертировал и как-то ему это сошло с рук. Да, он смыл кровью свое дезертирство, когда остатки банды барона Кыша совершили ночной налет на продсклад в Каспле, а он как раз заночевал у родственника, сторожа, и пришлось ему перехватить ружье у старика и отстреливаться. И так ловко, что налетчики не смогли ворваться на склад, а сторожку всю продырявили, но только ранили в ногу Ладыгу. И, услыхав, как спешит по селу подмога, свернули наступление, поворотили лошадей да и ускакали.

– Никшни, пострел! – вякнул Ладыга.

– А чего… – пробормотал Сенька, пошатываясь, – чего… пялиться?

Ему было обидно. Ведь на самом деле даже Дёмка Порезанный вызывал у него больше уважения, чем Дюрга. Да, Дёмка сумел осилить свое прошлое, пьяным в пыли не валялся, взялся за ум, включился в бригаду колхозных плотников, вступил в партию и в конце концов стал секретарем партячейки. Новая власть подымала людей буквально из ничего. И глаза у этих людей загорались. Ладыга – был дезертир, а стал актив, то есть в авангарде. Склад отстоял, кровь пролил за общее дело.

И Сенька отвернулся, сцепив зубы, удерживая слезы злости и обиды и непонимания текущего момента борьбы.

Дёмке попалась под руку настоящая командирская сумка, с застежками, из толстой рыжей коровьей кожи, и он молча повесил ее себе на плечо.

Варька, уже одевшаяся, это заметила и шепнула Евграфу. Тот увидел и приблизился к Дёмке.

– Это вообще-то моя.

Дёмка бегло взглянул на него, копаясь в сундуке обочь печи.

– А ты что здесь, квартирант? Под единой крышей кулака – все кулаки. Конфискуется.

– Да почему? На каком…

– …на таком, что здесь имеются бумаги, карты.

– Это мои записи исторического плана. А карта – на ней отмечены памятники древности, путь из варяг в греки, древний город Вержавск.

– В ОГПУ