– Мальвина, не бойся, ладно?

Я старательно втягиваю в себя кислород. Напоминаю своим легким, как это делается, потому что они, очевидно, сбоят.

Правило номер сто три – не влюбляться. Нарушено.

– Мы ничего не испортим, – говорит Разгильдеев и делает еще один мучительно медленный шаг. – Я обещаю.

Ненавижу обещания. Их всегда нарушают. Не пить, не бить, больше не позволять органам опеки забрать меня. Для меня в словах нет смысла, просто набор букв. Но все, что говорит Кирилл, с оглушительным треском ломает все мои установки и принципы. Мы не так уж хорошо знакомы. Но почему-то каждое его слово кажется весомым.

– Ты мне веришь?

Я сглатываю. И вместо ответа срываюсь с места и влетаю ему в грудь. Прижимаюсь так тесно, как будто хочу залезть внутрь него, свернуться за ребрами, заполнить все собой. Привстаю на цыпочки и сама тянусь к его губам. Еще раз отмечаю, как они изогнуты уголками вверх, в вечной улыбке этому миру.

Кир наклоняется и целует меня. Наконец-то. Разлетаюсь на сотни маленьких частиц и собираюсь снова в совершенно другого человека. Его руки сжимают мою талию почти до боли. Мне нравится. Помогает понять, что это не сон. Он целует очень нежно, почти невесомо, как будто сдерживается. А мне это не надо. К черту. Хочу понять всю силу его эмоций. Обнимаю его за шею, прижимаюсь еще сильнее, почти умоляя быть со мной честнее. Я этого никогда не делала, но все равно первой раскрываю его губы и скольжу по ним языком. И у меня получается. Кир тихо стонет, толкает меня к стене и почти набрасывается на мои губы. Вот теперь я чувствую все его звериное нутро, которое тянется ко мне. Это лучше любых слов.

Хлопает входная дверь. Черт. Я знаю этот лязгающий звук. Черт!

Отталкиваю от себя Кирилла, чтобы тут же схватить за руку и потащить за собой на лестницу. Мы бежим вниз, преодолеваем три этажа, и на двенадцатом я прижимаюсь к стене, жестом показывая ему, чтобы сделал так же и молчал. Тяжело дышим. Но оба стараемся делать это как можно тише. Сердце колотится. Наверняка отец понял, что это я, и что я не одна. Или нет? Если он выглянет вниз между перил, то все равно нас не увидит. Улавливаю запах сигаретного дыма. Он покурит и уйдет. Надо только немного подождать. А вечером, я надеюсь, он будет так пьян, что уже ни о чем не спросит.

Прикрываю глаза, сосредотачиваюсь на ощущениях. Пахнет дымом и чужими квартирами. Где-то жарят мясо. Затылком ощущаю холодную стену подъезда. Моя рука – все еще в широкой ладони Кира. Чуть сжимаю пальцы, и он делает то же самое в ответ. Паника отступает. Он рядом. Все хорошо.

Отец докуривает, я отслеживаю каждый его шаркающий шаг обратно к квартире. Слышно плохо, но я же ищейка. Почти различаю, как хлопает дверь.

Только тогда открываю глаза. Мы вызываем лифт и спускаемся на первый. Мне ужасно стыдно. Гильдия и так видел очень много, наверняка все понимает. Мне даже удивительно, что после всего этого он хочет быть со мной. Проблемная, жалкая, я сама себе отвратительна.

На улице я отпускаю его руку, но он не позволяет мне этого сделать. Тянет к себе, требовательно смотрит в глаза. Сейчас спросит, почему я сбегаю и прячусь по подъездам от собственного отца. Но он говорит:

– Мы вместе?

– Что?

– Это значит, что мы теперь вместе?

В ожидании ответа достает из кармана куртки бейсболку, водружает на голову. Снова смотрит мне в глаза.

– Да.

– Хорошо, – он улыбается, и на щеке проступает ямочка.

Ну, привет, родная, ты тоже искреннее любых слов.

– Хорошо, – подтверждаю я и тоже не могу сдержать улыбки.

И мы идем гулять. Бесцельно ходим по улице и разговариваем. Пытаемся узнать друг друга лучше. Ведь, несмотря на тонны виртуальных переписок, мы впервые просто говорим, оставшись вдвоем. Держимся за руки. На улице холодно, и Кир засовывает наши ладони себе в карман. Жест меня смешит, но в то же время трогает.

– Ты всегда обуваешься у лифта?

– Да.

– Чтобы быстрее сбежать?

Я киваю, глядя под ноги. Разгильдеев тоже молчит. А потом говорит:

– Родители в разводе уже лет пять.

И я сначала не понимаю, почему он вдруг решил заговорить о себе. Обычно его очень тяжело спрашивать о личном, особенно о семье. Внезапно осознаю, что он нас уравнивает. Дает мне что-то взамен того, что сам обо мне знает.

– Отец с тех пор ни разу не пытался даже с днем рождения поздравить. Наверное, знает, что я бы говорить с ним не стал. Он нас бил. Меня и маму. И она от него ушла.

Я не знаю, что ответить. Поэтому останавливаюсь прямо посреди улицы, поворачиваю его кепку козырьком назад и целую в губы. Пытаюсь вложить в это простое взаимодействие всю свою нежность, все понимание. Стремлюсь объяснить, как мне жаль, что это с ним случилось, и что он ничем этого не заслужил.

Кир расслабляется. Принимает. Хочу верить, что понимает меня.

– Мальвина нашла своего Буратино! – раздается радостный вопль с другого конца аллеи.

– Губы не сотрите!

– Кир – красавчик! Дожал!

Это остальные трое. Идут расхлябанной походкой, орут на всю улицу, превращаясь в то самое обезьянье племя, каким я их компанию когда-то увидела. Но тогда была слишком напугана, не разглядела за подростковыми приколами добрых мальчишек. Я смеюсь. Краснею, конечно. Но чувствую себя счастливой. Снова.

Кир молчит. Прижимает меня к своему боку одной рукой. Другой поворачивает бейсболку козырьком вперед, натягивает ее ниже. Он стесняется! Поверить не могу. Непробиваемый Гильдия смутился.

– Почему Буратино, а не Пьеро? – спрашиваю, когда парни подходят к нам и заканчивают свои ритуальные пляски.

– А она мутила не с Буратино?

– Это детская сказка, она вообще ни с кем не мутила, – веселится Бус.

– Да просто Кир у нас кусок полена, поэтому, – Белый ласково треплет друга по голове.

Тот отмахивается и ворчит:

– Отвалите, а? Черти.

– Да нужен ты нам!

– Ну что, идем? – говорит Малой.

– А куда мы идем? – удивляюсь я.

Разгильдеев берет меня за руку:

– В кино. Не против?

Я только качаю головой. Конечно, я не против. Мне вообще, по большому счету, абсолютно все равно, куда идти. Когда рядом весь мой шальной