Домохозяйка, случайно купившая лотерейный билет на сдачу от памперсов; дворник, сэкономивший на пачке сигарет; инвалид, попросивший свою сиделку заполнить номера на бланке; житель окраины, окликнувший своего сопливого ребенка в тот момент, когда он – по примеру отца – тянулся за бутылкой пива. «Рано тебе еще, сынок! – сказал отец. – На-ка, купи лучше билетик на счастье…»

До тех пор, пока будет существовать мир, не исчезнет вера в золотушную Золушку, проскользнувшую через игольное ушко и причастившуюся к сладкой славе.

В реальности, рваческой и рвотной, все происходит по-другому: и роты золушек маршируют на панель, подгоняемые единственным желанием – выжить, а выжившие из ума феи-сводницы разбрасывают по дорогам продолговатые тыквы, которые если во что и могут превратиться, так только в карету «скорой помощи».

Вечность в пяти минутах

Как-то, когда я еще жил в Баку, отправились мы на природу шумной компанией.

Приятели, как всегда, начали делать шашлыки, шумно готовясь к застолью, а я отправился на берег речки. Вода стремительно несла свои хрустальные воды, касаясь пологого берега и подпирая высокий противоположный, на котором вяло покачивались вековые сосны.

Солнце грело, но не жарко, и вдруг я задремал на какое-то мгновение, мне показалось, что я растворился в природе, стал ее составной частью, неотъемлемым элементом.

Но главное:

– яркая мысль, как вспышка магния, вдруг мелькнула в мозгу, пронзив все мое существо —

Вот так бы и умереть, растворясь в природе, став ее частью, не сейчас и не здесь, но вот именно так, как сейчас…

То ли мысль это мелькнула, то ли голос какой-то проговорил, неспешно и веско, но когда я очнулся и посмотрел на часы, то понял, что не прошло и пяти минут.

Странно: а мне показалось, что минула вечность…

По дороге из Сумгаита в Баку

…По дороге из Сумгаита эта местность, что ветру открыта, так пустынна и холодна…

«Вот и выпита чаша до дна…» – и пульсирует шалая строчка в такт шуршанию автобусных шин.

Вереница усталых машин.

Ни травы.

Ни цветка.

Ни листочка.

Только тянутся провода в никуда…

Пересечение снов

Когда это было, когда это было,

Во сне, наяву?..

Николас Гильен

В кабаках, в переулках, в извивах,

В электрическом сне наяву…

Александр Блок

…«Ты помнишь, Ириша, как шли старинные часы?.. или это Пугачева напевала своим небесным, тогда еще не севшим голосом – „старинные часы еще идут…“?

Часы шли, они отбивали удары, а время казалось невесомым и легким, бессловесным и незапоминающимся, улетающим и эфемерным.

Ах, Пугачева, пугающая прима прошлого века, целое море цветов бросаем мы к ее ногам, миллион алых раз… Боже, как это нынче кажется банальным, но сердце сжимается; ты помнишь, Иришка, другую ее песню? „Жил-был художник один, краски любил и холсты…“ Давно уже повыцвели краски, осыпались холсты, и куда-то ускользнул сумасшедший художник.

Нет, это ты каждый раз ускользала от меня, и веснушки твои прыгали, как солнечные зайчики, и мир казался неповторимым и новым, как будто его только создали, и цветы падали с небес, и кровля шаталась от ветра, и кровь бушевала, как только в молодости бушует шалая кровь.

И ты шла, дерзкая, дразнящая, юная, нежная, как ласка, как любовь, как трепет, как первая капля росы, павшая на лист, на траву, на мир.

Недаром имя твое переводится как „мирная, мир несущая“ – ты несла мир, твой серебристый колокольчиковый голос звучит в моем поседевшем сознании так, будто вчера я только расстался с ним…»

Он вдруг почувствовал, как от расплескавшихся дум и брожения мыслей на него вдруг нахлынуло нечто огромное, затопившее душу, расплавившее сердце; поток света хлынул в окно; птицы швыряли по округе пригоршни мелодий, их хрустальные горла грезили забвением.

«Позвони мне, позвони!» – запел телевизор, пытаясь перепеть сладкоголосых птиц.

– А может, и в самом деле позвонить? – спросил он сам себя.

С самого начала дозвониться не удалось: в трубке были отчетливо и последовательно слышны какие-то всхлипы, поскрипывания, шорох, шум, треск; потом неожиданно прорезался мужской голос, который отчетливо и сухо произнес, как прошелестел бумагой:

– Алло! Слушаю вас…

– Простите, – заторопился он, – будьте любезны, можно Ирину пригласить к телефону?

– Сейчас! – сказал голос и тотчас… пропал. В трубке воцарилась тугая тишина, бьющая в перепонки. Никаких признаков жизни.

Он еще раз недоуменно сказал «алло», постучал по рычагам, подождал минуты две-три и с сожалением положил трубку.

– Может быть, напрасно я все это затеял? – Он отвернулся от телефона и посмотрел в окно. – Черт меня дернул звонить в этот Старый Оскол!

Старый Оскол…

Город, где я никогда не бывал.

Ты снился мне в странных снах, в которых мелькал, соединяясь в причудливые сочетания, образ моей обаятельной одноклассницы.

Старый Оскол, как оскал прошлого, осколок разбитого вдребезги старого фамильного сервиза, оскальзывание в пропасть воспоминаний…

Старый Оскол – старый мотив заезженной пластинки:

Кланяюсь дамам и господам,

Вышедшим из такси.

Бросьте монету, месье и мадам.

Я подберу. Мерси!

Мерси за мое счастливое детство, страна!

Мерси за красный галстук, за красный день в календаре, за красные от водки носы.

Чего уж там?

Не стесняйтесь, пьяницы,

Носа своего.

Он ведь с нашим знаменем

Цвета одного.

Бросьте монету.

Я подберу.

Мерси.

…Часа через два он снова с остервенением тычет в выпуклые кнопки телефона. И снова в трубке – космические скрипы, шорох помех…

И – тут – все стихает, и звонкий колокольчиковый голос пробивает полотно пространства:

– Алло, я слушаю…

– Ириша? – Он уже ничуть не сомневается, но так хочется продлить радость подтверждения.

– Да, кто это?

– Тот, кого ты не слышала последние двадцать лет.

– Как интересно… – Она смеется, и капельки смеха падают в эфир и катятся, оставляя после себя светящийся серебристый след.

– Это я, Ириша… – Он называет свое имя.

– Как хорошо, что ты позвонил… – говорит она, будто и