— Жив ли ты, Давыдка? — спрашивают его.

— Жив, жив! — отвечает извлечённый из-под обломков человек.

— Как же ты теперь будешь жить-то? Грудь-то у тебя помяло.

— Нишего… нишего…

И опять это «нишего» примирило Давыдку с новыми обстоятельствами жизни.

Помню одну белую ночь, когда Давыдка вдруг представился мне другим новым человеком. Это было в дни выборов депутатов в сейм.

На берегу озера было устроено предвыборное собрание финских рабочих и крестьян. На этом собрании, к своему удивлению, я увидел и Давыдку. Стоял он в толпе, недалеко от оратора, и внимательно слушал горячую рабочую речь.

Возвращаясь с собрания по лесной дороге, я догнал Давыдку около деревни. Шёл он медленно, и на лице его лежало утомление. Улыбнулся он в ответ на моё приветствие, подержался рукой за козырёк фуражки и попросил папироску.

— Рубка сабыл… забыл дома, — пояснил он о своей трубке.

Шли мы медленно и, как умели, делились впечатлениями собрания. Вспоминали речи ораторов. Как оказалось, Давыдка — деятельный член крестьянской партии. В продолжение нескольких дней до собрания он походил на какую-то ходячую устную афишу: ходил по деревням и оповещал своих политических единомышленников о дне собрания, о месте предвыборного митинга и о том, какие приезжие ораторы будут говорить речи. Младофиннов, шведоманов и старофиннов он бранил, говоря, что люди эти никак и никогда не поймут того, чего хочет он, Давыдка.

— Кто же победит у вас в приходе? — спросил я Давыдку, когда мы прощались.

— Мы! — кратко, но вразумительно отвечал он и ударил себя рукою в грудь.

И он ушёл в полумрак белой северной ночи и унёс с собою какую-то непонятную мне «свою» веру в жизнь и победу…

1916

Примечания

1

фин. Perkele — Чёрт. Прим. ред.

2

фин. Poikia — Подростки. Прим. ред.

3

фин. Konstaapeli — Полицейский. Прим. ред.