Лимонов использует для описания своего состояния несколько более скромный, чем у Пелевина, термин - "иллюминация", озарение, прозрение. Но речь - о том же самом. И лимоновский натурализм при ближайшем и непредвзятом рассмотрении - символизм чистейшей воды, грубые, казалось бы, но необыкновенно емкие и сильные метафоры. Разве не обожествляли фаллос древние? Разве не приносили ему жертвы? Разве нельзя увидеть в лимоновском тексте условный язык орфических мистерий?.. А его роковая Елена заставляет вспомнить индийскую богиню Кали, Великую Мать Любви с языком, орошенным кровью только что растерзанной жертвы. У ног этой зловещей и восхитительно прекрасной возлюбленной 12 лет (!) провел святой Рамакришна, корчась в муках и вымаливая хоть каплю снисхождения, - за великолепным и подробным описанием отсылаю к Ромену Роллану. А кому претит Восток, может вспомнить Юнга с его "темной" и "светлой" Анимой... И хотя лимоновский роман каждой своей строкой отрицает подобные выспренные сравнения, они, хоть убей, приходят на ум сами по себе.
Подбираясь к итогу, еще раз позволю себе восстановить изначальную схему, по которой развивается основной конфликт обоих романов. Волей судьбы человек выброшен "за борт", в чужую и враждебную вселенную. Он беззащитен и наг, стоит на грани жизни и смерти, но отчаянно стремится выжить. Для этого ему необходимо найти точку опоры, постичь основной принцип жизни, ее суть, Истину. Постижение происходит у порога агонии, когда все нити, связывавшие героя с миром и с самим собой, оборвались. Прорыв аналогичен жертвоприношению, где в качестве жертвы - "я", эго. За этим следуют победа и торжество, рождаются новая личность и новое понимание. Петр Пустота и Эдичка Лимонов проходят эти стадии поразному, но проходят без исключения все. Петр постигает основной принцип мироздания как игру больного ума, омраченного страстями и невидением истинной сути; ум, очищенный от заблуждения, не воспринимает более двойственности добра и зла, растворяясь в потоке Целого (река Урал). Эдичке открывается истинное лицо жизни - прекрасное и страшное одновременно, лик Горгоны, в который нельзя смотреть, но тот, кто отважился, полюбит этот лик навсегда. Герой уже не одинок, он трепещущая часть вечного круговорота, он принадлежит миру, а мир принадлежит ему... (вот снова напрашивается сравнение: сцена просветления Сиддхартхи у Гессе, деликатно "слизанная" с аналогичного видения Кришны в "Бхагавад-Гите": страдание и радость смешиваются во всепожирающей пасти Божества).
* * *
Безусловно, ни Пелевина, ни Лимонова нельзя считать абсолютными новаторами, первооткрывателями и "отцами". Первый, не скрывая того, проработал огромный пласт современной литературы Запада, взяв понемногу от Гессе, Борхеса, Кастанеды и проч., добавив щедро изящной булгаковской словесности и гоголевской сатиры. Второй, как бы ни отпирался, имел в исторических предшественниках Генри Миллера и битников. Другое дело, что оба они - совершенно удивительные для нынешней кромешной поры человеколюбцы, воспевающие человека, верящие в человека, ставящие человека превыше всего. И тем более обидно, что огромный и мощный созидательный, гуманистический посыл, заложенный в обеих книгах, немного кем (судя по доступной мне критике) оценен и вообще понят. Пелевин - наркоманско-компьютерный буддистпостмодернист, Лимонов - педераст, фашист и порнограф. Жернова всегда тянут ко дну. Скажу от себя: я бы взял эти две книги на необитаемый остров. Что до других - ну какое мне, в сущности, дело?..
